Она замолчала, села и с вызовом смотрела через стол на Новицкого. А тот внутренним взором представлял генерала Мадатова, каким видел друга в последний раз. И слышал густой голос, летящий над выжженной каменистой равниной:

«Я буду тихий, Новицкий! Совсем тихий! Как мертвый, да?!.»

Потом он заговорил, все так же не поднимая глаз, будто продолжал беседу с самим собой:

– Слова его, Софья Александровна, доказывают, что человек… каждый человек куда сложней, чем мы о нем думаем… Но если бы я был на месте этого Доу, то изобразил бы князя вовсе не генералом, нет. А молодым ротмистром, как я помню его при Батине, когда он атаковал албанскую конницу…

Новицкий зажмурился, чтобы ничто не мешало ему представить эту картину, и даже покрутил головой от удовольствия, заулыбался своим мыслям и памяти.

– Вы только представьте, Софья Александровна, у Мухтар-паши албанского было пять тысяч сабель. А у князя – два эскадрона! И четырех сотен не наберется. И ведь Ланской верил в него. Тоже был командир, знающий толк и в лошадях, и в людях!.. И князь ударил, и сбил албанцев, и гнал их, пока лошади не пристали… Таким бы я его написал, если бы только умел… Вороной бешеный конь, тяжелая сабля над головой и холодный ветер в лицо… Да – конь, сабля и ветер. Все состояние, нажитое им за тридцать лет службы. И – достойное воздаяние его изумительной храбрости!..

Конец