Эрика постучала в дверь, ты уже полчаса сидишь в ванной.

Когда я вышел, Кледир сказала, что нам надо поговорить. Только не здесь, попросила она.

Напротив моего дома стоял припаркованный «Комби», я присел на капот и стал ждать, пока Кледир заговорит. Я очень хотел, чтобы Кледир меня простила, и она простила, хотя день для этого был самый неподходящий. Я плохо вытер голову, вода капала у меня с затылка и намочила воротник рубашки. Я хочу тебе сказать две вещи. Во-первых, я тебя люблю. А во-вторых, ты самый настоящий сукин сын. Я беременна, Майкел, беременна. Ты идиот, ты кретин, вот ты кто. Я хотела стать твоей женой, хотела заниматься с тобой любовью, хотела говорить тебе, что люблю, мы могли бы построить нашу жизнь вместе, работать, растить детей, купить дом, проводить отпуск в Сантусе, собираться всей семьей по воскресеньям за обеденным столом и жить нормальной жизнью, как живут все, но тебе обязательно нужно было все испортить. Причинить мне боль, швырнуть меня на пол и изнасиловать, не отнекивайся, это было самое настоящее изнасилование, насильственный половой акт. Я всю жизнь верила, что все у меня будет, как надо. Я была девушкой. Я собиралась выйти замуж за Одаира. Одаир работает в банке «Кайша Экономика». Одаир купил домик, у Одаира есть машина, Одаир любит меня, и тоже любит жаренное на углях мясо, Одаир хозяйственный, у Одаира есть Ридер, Одаир хочет детей, Одаир верит в Бога, Одаир был бы хорошим мужем. Одаир, Одаир, Одаир… И угораздило же тебя прийти в Маппин покупать одежду и сказать мне между делом, что жизнь без любви грустная штука. Ты взял и все испортил, и теперь у меня проблем выше крыши. Я беременна, ты что, не понял? Ребенок твой, что будем делать? Будешь стоять и молчать? Скажи уже что-нибудь.

Я только что убил человека, а тут еще беременная Кледир; скажи что-нибудь, не молчи ради Бога, умоляла она. Давай поженимся, выдавил я. Она перестала плакать. Ты хочешь этого?

Эрика, танцуя, приоткрыла дверь и выставила мусор за порог, музыка играла на всю громкость, она улыбнулась нам. Я сделал ей знак, чтобы она вернулась в дом, она подняла руки, выставив напоказ полоску кожи на животе, между футболкой и юбкой, сверкнула пупком, извиваясь в танце и развлекая нас. Я улыбнулся, Кледир осклабилась; Эрика исчезла, но мы еще продолжали слышать ее голос. Я познакомлюсь с твоей мамой, сказал я, мы обязательно поженимся; мы строили самые разнообразные планы, хотя я понимал, что внутри меня уже оборвалась какая-то очень важная жилка.

Я проводил мою будущую супругу и вернулся домой бегом, Эрика должна была узнать о моих новостях как можно раньше. Я не хотел, чтобы она почувствовала себя брошенной, все останется по-прежнему, мне, по крайней мере, верилось, что так и будет. Кледир придется согласиться. В нашем доме будет отдельная комната для Эрики, я сам обставлю эту комнату, там будет удобная кровать и куча подушек. Эрика сможет учиться, если захочет. Разве она сама не повторяет изо дня в день, что хотела бы узнать больше о том, как устроен мир, почему на нашей планете происходят те или иные вещи, почему идет дождь, случаются ураганы и землетрясения. Ну так в чем же дело? Все это не имело никакого отношения к моей свадьбе, но таким образом я мог бы заставить Эрику почувствовать себя счастливой.

Решено: я ей все расскажу. Но была одна загвоздка. Когда Эрике было грустно, когда она была напугана или подавлена, когда все у нее налилось из рук или, напротив, когда ее охватывала безумная радость, из ее груди вырывался на свободу этакий паровоз; он гнался за тобой, настигал, безжалостно проезжал через тебя, превратив тебя самого в кровавое месиво. Я хотел рассказать о моей свадьбе, о моем ребенке, который должен был родиться, но на меня уже летел этот поезд, свистя и набирая скорость, грозя размазать по рельсам, гремя всеми своими мисочками, крем-красками, лопаточками и папильотками, давай займемся твоими волосами, у корней уже пора подкрасить, заявила она. Я был совершенно не расположен заниматься этим, мне было тоскливо, очень тоскливо, но выбора у меня не было, я чувствовал себя пассажиром ее бешено мчащегося поезда. Дай-ка сюда, подержи, возьми расческу, оставь так, не мешай мне, возьми расческу, возьми расческу, возьми расческу…

Через час кожа у меня на голове уже горела. Мы пошли в ванную, я разделся до трусов, Эрика принялась намыливать мне волосы. Ее нога касалась моей, грудью она прижималась к моему плечу, я чувствовал ее дыхание, запах ее волос; бури, громы и ураганы бушевали вокруг и внутри меня.

Я остался доволен, взглянув на себя в зеркало, – мои волосы стали еще светлее, чем раньше. Тебе нравится? Очень, ответил я. Тогда так и скажи: бла-го-ле-пи-е, медленно и по слогам. Этот прикол все знают. Это значит: круто, классно, отпад. Бла-го-ле-пи-е, повторил я. Мы стояли почти касаясь друг друга, я почувствовал желание поцеловать ее, ты мне нравишься, сказала она, особенно сейчас.

Майкел, – позвал меня кто-то с улицы.

Мы вышли. Робинсон и Маркан сидели в «Додж Дарте» цвета коричневый металлик и жевали жвачку. Да ты чокнулся, парень, тебя же все ждут, хотят обнять тебя. Поехали отпразднуем. Отпразднуем что? – поинтересовалась Эрика. Я не хотел брать Эрику с собой, не хотел ей рассказывать, что я убил человека, еще одного человека, но она села в машину Марка-на, не дожидаясь приглашения. Это что, «Додж Дарт»? Эрика обожала машины, она вообще была способна восхищаться чем угодно. «Додж Дарт», ну ничего себе! Робинсон предложил ей кокаин, я был против, Эрике всего пятнадцать лет, но, прежде чем я сказал «нет», она уже успела ширануться, обожаю кокаин, обожаю марихуану, обожаю крэк, говорила она, все больше и больше возбуждаясь.

Я тоже ширанулся, но на этот раз все было по-другому: внутри меня словно что-то взорвалось, и этот взрыв я ощутил почти физически. Я чувствовал, как моя кровь прокачивается через сердце, как воздух проходит через мои легкие, я напрочь забыл о том, что убил козлоногого сатира, забыл о том, что мне на роду написано все время ошибаться, забыл о том, что Кледир беременна, забыл обо всем, я думал лишь, как бы мне поразвлечься.

На пересечении Санту-Амару и проспекта Жуселину Кубичека два парня возились около какой-то старой красной колымаги, меняя колесо. Я высунулся из машины: эй ты, олень, фиг тебе на воротник! Получилось очень смешно, Эрике шутка понравилась, и мы стали цепляться ко всем подряд: шибздик, козел однорогий, шлюхино отродье, эй, девка, возьми поглубже, сделай мне приятно. Маркан тоже вошел во вкус и поддал газу, наплевав на светофоры, он подрезал другие машины, распугивал пешеходов; здорово все-таки ехать вот так, всем вместе, это был один из тех волшебных моментов в жизни, когда ты сидишь в «Додж Дарте», а весь мир проносится за окном мимо тебя. Вдруг какой-то идиот, алкаш несчастный, выскочил прямо перед машиной и, описав в воздухе дугу, плюхнулся на мостовую. Этот сукин сын все испортил. Мы вышли, Робинсон нагнулся над ним пощупать пульс, пульса не было. Он умер, завопил Робинсон. Вашу мать, мы же убили его, мы убили парня, в какое же дерьмо мы вляпались! Его голос срывался на крик, он чуть не плакал, бегая в истерике вокруг этого пьянчуги. Маркан тоже раскис, давайте отвезем его в больницу. Мы никого никуда не повезем, сказал я, он умер, ты что, не понял? Эрика смотрела на нас из машины. Мы не виноваты, это несчастный случай. Парень напился и поплелся через улицу, черт возьми, мы-то здесь при чем? Я огляделся – никого. Заводи машину, Маркан, поехали отсюда. Машина рванула со свистом, никто из нас ни разу не обернулся.