После окончания Литургии мы обычно собирались в одной из комнат пить кофе. С большим почтением и теплотой нас обслуживала сестра старца, Хариклия. Старец заходил ненадолго, а потом шёл исповедовать всех желающих.

В тот раз, когда мы уже уходили, он проводил меня до двора и там уже сказал: «Ну, отец Георгий («отец» он произнёс в шутку), сегодня ты был уж слишком ретив, … не дал Костасу прочесть Апостол».

На кладезе Иакова

Помню одну из последних Литургий, перед тем как Старец совершенно ослеп. Была Неделя о Самарянке и, когда он вышел читать Евангелие (это было Ин. 4.5–42), лицо его светилось и голос изменился. Это его чтение произвело на всех сильнейшее впечатление, тронуло всех. Старец, казалось, отделился от всего земного и, в самом конце, удержался за колонну царских врат, чтобы не упасть.

После Литургии мы подошли к нему и сказали: «Старче, какое прекрасное евангельское чтение сегодня было!». Он же, прикрыв глаза и еле заметно улыбнувшись, ответил: «я там был…» Все умилились. Получается, что в момент чтения он был перенесен духом во дни Христа, присутствовал у колодца Иакова и наблюдал за происходящим. Видел Господа и св. Фотинью[22].

Музыкальные предпочтения

В Каллисью часто приходили два священника, о. Ириней Бу́лович (ныне митр. Батский), и о. Илья Аунт (ныне митр. Бейрутский), который был родом из Ливана и пел на клиросе по-арабски.

Лицо Старца во время службы светилось и источало покой. Он любил всенощные бдения и живо переживал службу. Запомнилось его благоговение и умиление на молитве. Возгласы он произносил естественно: не медленно, и не быстро, не завышал и не понижал голос. Никогда не спешил. Произносил слова всегда чисто и со смирением. Очень любил пение.

Особенно ему нравилось протяжное «Взбранной воеводе», которое он сам очень часто пел. Он говорил с восхищением: «Эта песнь восходит прямо от земли до неба!» Также ему нравился протяжный роспев трисвятой песни («Святый Боже…» — «ди́намис») Ниле́оса Камара́да, про которое он говорил, что его сочинил святой человек.

Еще ему нравилось, когда мы пели «избра́нный псалом», что поётся на праздники в конце полиеле́я на 6 глас «ненано́», роспев которого относится к устной традиции отцов-колива́дов[23]. Он его хорошо знал и сам пел его прекрасно. А также сильно радовался и нашему исполнению.

Однажды я спел «Достойно есть» из «Милости мира» Михаила Хатзиафанаси́у на 5-й энгармонический глас, а когда я уже уходил, Старец сказал мне: «Георгий, этот роспев «Достойно есть» слишком уж танцевальный, больше не пой его». Во всём он имел разсуждение и просвещение свыше.

Как-то он мне заметил: «Твоё пение похоже на пение о. Афанасия Кампана́у, врача, монаха из афонской обители Великая Лавра».

Пасхальную службу мы совершали снаружи, во дворике монастыря, где внизу находился овраг с платанами. Когда мы начинали петь «Христос Воскресе», то наше пение подхватывали живущие там соловьи! Каждый раз Старец приходил от этого в сильное умиление.

Природа и монастыри

Старец очень любил природу. Любил выйти на открытое пространство, походить по горам и по лесам. Душа его тогда восхищалась и от сердца сами выливались слова Евангелия или Псалтыри. Но чаще всего он пел Степе́нны, например из 1-го Антифона 5-го гласа: «Пустынным живот блажен есть, / божественным раче́нием воскриля́ющимся», или из 2-го Антифона: «На горы, душе́, воздви́гнемся, / гряди́ тамо, отню́дуже помощь прии́дет» и другие.

Ещё ему очень нравились старые церкви и монастыри, которые он при любой возможности посещал. Особенно почитал он Обитель святого Дионисия на Олимпе, часто приглашая нас туда. Мы, конечно же, соглашались, хотя это было далеко от Афин.

Ежегодно во время Великого Поста мы пели службы в монастыре Каллисьи. Мы приходили вместе со Старцем и моим другом Феоха́рисом. Как только достигали скита, Старец сразу заходил в храм и, встав под паникадилом, с большим чувством произносил: «Господи, Иисусе Христе, помилуй мя!». Однажды в такой момент он обернулся ко мне и спросил: «Георгий, ты чувствуешь, как здесь намо́лено?»

— Нет, отче.

— Точно тебе говорю. Здесь намо́леное место. Молитва — не та сила, что исчезает. Она остаётся. Поэтому мы совсем по-иному чувствуем, когда приходим в какой-нибудь старый монастырь или церковь, и когда приходим в новопостроенную.

7. «ТЫ СТАРИЦА?» (свидетельство старицы Нектарии, игуменьи мон-ря Преображения Господня)

«Продвигайся, продвигайся!»

Старец Порфирий впервые посетил наш монастырь в 1973 году. Он пришёл вместе с одним человеком в 11 часов утра. Поклонившись в центральном соборе, он спросил, есть ли ещё другие церкви. Я отвела его в пара́клис Всех Святых и в Успенскую. В то время я только приступила к занятиям иконописи, мне это трудно давалось, и я решила попросить игуменью заменить мне послушание. Я даже впала в какой-то ропот и брюзжание. Одну икону я уже закончила, Рождества Христова, и она висела у жертвенника в одной из двух наших малых церквей.

Когда Старец вошёл в церквушку, поклонился иконам и дошел до жертвенника, где висела моя работа, он обернулся и сказал мне: «Хороша, хороша твоя икона. Продвигайся, продвигайся…!». Эти слова возымели решающее значение: весь мой ропот исчез и, с тех пор, я с удовольствием работала в иконописной. Мы приглашали его на трапезу, но он отказался и спросил где можно пособирать дикой (съедобной) травы. Я показала ему дорогу и он ушёл.

Провалы в памяти

Поскольку наш монастырь днём закрывался, то игуменья велела каждый день посылать одну из сестёр во внешний двор, с тем чтобы она сидела у большого платана, читала или молилась и, заодно, наблюдала бы, если кто-нибудь придёт.

Однажды днем, в 1986 или 1987 году, когда я дежурила, то увидела через окошко в воротах некоего старчика, который расположился вне монастыря и прилёг на раскладушке в тени большой сосны. Я пригласила его зайти внутрь. Вместе с ним были ещё два человека, которые подошли ко мне и сообщили, что это отец Порфирий.

— Ну и ну! И вы оставили его ждать за воротами? Давайте, заходите!

— Нет, просто он сказал, что надо уважать распорядок дня в монастыре.

— Скажите ему, что я для того и поставлена здесь, чтобы впускать кого надо.

Старец встал и, поддерживаемый своими спутниками, подошел к воротам. Я поклонилась и взяла благословение.

— Ты игуменья?

— Нет, Старче, послушница.

Когда мы прошли в храм, то он стал