Теперь, глядя в чужие окна, Ксения вспомнила, что в их семье умирают мальчики, и с какой-то отчаянной злостью стала твердить себе, что самые лучшие мальчики умерли, а выжили соседские злыдни, вырывающие из рук куски хлеба, и ей захотелось прямо сейчас оказаться в холодном трамвае, чтобы, возвращаясь домой через мертвый, затопленный город, думать о смерти, потому что так уж сегодня сошлось, что смерть стала единственно важной вещью на свете, о которой стоило думать.

Она прижалась лбом к стеклу, заранее чувствуя трамвайную дрожь, но вдруг вспомнила, что никакого трамвая больше не будет, потому что они живут в этом доме и, уходя из гостей, просто спустятся на один этаж, и этот путь будет таким коротким, что она просто не успеет додумать все до конца. Тогда, ткнувшись головой в лживое окно, Ксения громко всхлипнула и стала водить растопыренными пальцами по стеклу, хлюпая носом. Она знала, что от слез станет фантастически некрасивой, и пропасть между ней и Инной уже нельзя будет преодолеть никогда, но, оттолкнувшись пальцами от стекла, за которым не наступит утро, повернулась ко всем лицом и заплакала в голос. Сквозь дрожащее марево горя она наблюдала, как жалко изменилась в лице мать и засуетился простодушный отец, а хозяева, бросив кремовый торт, растерянно вставали из-за стола и смотрели, как мать, обняв ее за плечи, ведет к двери, а сзади спешит побледневший отец, и Ксения с ужасающей ясностью, так что заложило уши, бесповоротно и мгновенно поняла, что мать с отцом умрут, а она останется одна во всем мире, в котором нельзя будет плакать. От порога Ксения обернулась. “Эта девочка тоже умрет”, — подумала она отчужденно.

НА ПРОДАЖУ

На новом месте приснился сон. Как будто она вызвала лифт, похожий на тот, что остался в старом доме. Он был забран в металлическую клетку, в которой ходила кабина. Лампочка, вспыхнувшая под потолком, осветила густые прутья, окружившие Ксению вместо исчезнувших, как не бывало, стен. Раздался звук, похожий на скрежет зубов, словно лифт, тронувшись с места, стал одновременно и клеткой, и зверем. Он летел вверх стремительно, и номера этажей, коряво выписанные красным на внутренней стороне шахты, замелькали с неразличимой быстротой. Скрежет внезапно кончился, как будто лифт сошел с рельсов и, непостижимым образом пройдя сквозь крышу, вышел в открытое небо. Ксения ухватилась за прутья. Струи воздуха, обтекавшие клетку, отлетали, звеня… Она тряхнула головой, отгоняя звон. Будильник, надсаживая грудку, высоко подымал школярскую шапочку на металлическом стерженьке.

Стараясь не встречаться глазами с голыми стенами, Ксения ходила по квартире. Родители спали. Подхватив портфель, брошенный в коридоре, она вышла на площадку. Створки раскрылись на ее этаже, и в ширящемся проеме Ксения увидела Инну. Поведя плечом, словно приноравливаясь ко вчерашнему, Ксения шагнула в открытую кабину. Лифт, отрезая путь к отступлению, сомкнулся за Ксеньиной спиной.

“У тебя деньги есть?” — Иннин палец замер над кнопкой. Косясь на палец, Ксения зачем-то преувеличила накопления: “Два рубля”. — “Два — мало”. И лифт отпустил Ксению с миром.

Они шли к автобусу по затоптанной полосе. Ветер мешал говорить свободно. “У родителей не пробовала... попросить?..” Арка швырялась колючим снегом. “Десять рублей? Тебе бы дали?” Ксения осознала огромность суммы и честно покачала головой.

Толпа, кинувшаяся к автобусу, растащила их по разным дверям и свела только на повороте с Наличной в Шкиперский проток. “Придется книгу продавать. Я дома возьму, а ты подумай — кому?”

Инна сошла на следующей. Оставшись одна, Ксения добросовестно перебрала одноклассников, но для такого дела не подошел ни один. Автобус уже въезжал на мост, перемигиваясь с желтыми невскими фонарями, когда, различив над парапетом высокий клобук сфинкса, Ксения вспомнила про Чибиса. Выйдя на школьной остановке, она побежала по набережной, удивляясь непривычному малолюдству. На повороте, где канал Круштейна делал крюк, из незамерзающей полыньи сочилась гнилость. Испарения собирались у воды белесыми клубками и, поднявшись до решетки, оседали рваной ветошью. Ксения прикрыла нос варежкой, вдыхая смесь влажной шерсти и гниющей воды, и забыла про Инну.

Все-таки она не рассчитала времени. Редкие ранние малыши подходили к школе. Раздевалка старшеклассников и вовсе пустовала. На рожках вешалок, где обычно громоздились пальто, висели тощие обувные мешки на длинных тесемках, похожие на сморщенные груши, и вся раздевалка выглядела облетевшим садом. Рожки торчали голыми ветками, повсюду стоял запах прелой обуви, там и сям под вешалками валялись падалицы, сорвавшиеся с крючков, — потерянный урожай. Первой была химия, и Ксения пошла по длинному коридору в дальний корпус. Коридор был темным и пустым. Из физкультурного зала потянуло валерьянкой, и сразу со всех сторон, как коты на пьяный запах, побежали детские крики, поднялись к потолку голоса учителей, зашлепали по полу портфели. С этой минуты уроки и перемены шли по заданной колее.

На исходе литературы, где обсуждалась тема нового человека — на примере Рахметова, — Ксения увидела стриженый затылок с хохолком на макушке и вспомнила задание. Вырвав лист, она размашисто написала: “Тебе нужна хорошая книга за десять рублей?” — и постучала в Чибисову спину. Чибис мотнул хохолком, как будто спросил: “Кому?” — “Тебе”, — Ксения показала глазами. Чибис порозовел и развернул записку на коленях. Он смотрел на развернутый лист дольше, чем требовала лаконичность послания. Потом взял ручку, приписал ответ и вернул лист отправительнице. Под Ксеньиной строкой было выведено: “Какая?” — тонкими, островерхими буквами.

Названия книги она знать не могла, а потому подтянулась на локтях и прошептала в стриженый затылок: “Подруга продает. Старинная”. Чибис пригнул голову к плечу застенчивым движением, как будто собирался спрятать ее под крыло: “Приносите вечером”, — и написал адрес. Ксения перечитала записку и удивилась: выходило так, будто Инна была ее старинной подругой.

СТАРЕНЬКИЙ КОРЕШОК

Автобус свернул на Большой проспект, и два ряда заиндевевших деревьев сошлись у Морского вокзала. Ксения смотрела в водительское стекло. Инна ждала. Она била ногой об ногу, согреваясь, и Ксении опять показалось, что Инна танцует. Не выходя из автобуса, Ксения замахала рукой. Инна вскочила с передней.

“Кто аноним?” — Инна прочла внимательно и сложила, попадая в сгибы.

“Чибис”. — “Смешная фамилия”. — “Да нет, это песенка была, помнишь?” — Ксения запела тихо, стесняясь:

У дороги чибис, у дороги чибис,

Он кричит, волнуется, чудак:

“Ах, скажите, чьи вы? Ах, скажите, чьи вы

и зачем, зачем идете вы сюда?”

“Странный такой: садится за парту — ногу под себя, или встанет посреди коридора и озирается... Дразнили все...” — Ксения оглянулась назад, как будто за дальним стеклом автобуса в какой-то обратной перспективе вырастала мальчишеская фигурка с прозрачными оттопыренными ушами и, замерев по самой середине Большого проспекта, озиралась по сторонам, не замечая, что рыжие “Икарусы” объезжают ее со всех сторон, выворачивая передние колеса. “Он что, богатенький Буратино?” — Инна прервала.