и, подбирая какой-то мусор, хлебные корки и рыбные кости, быстро кладет их в рот и жует.

Видишь, на нем полосатые штаны и пижама, в которых он похож то ли на матроса, то ли на тигра, а может, и на человека, находящегося на излечении. Последнее, пожалуй, самое верное, потому что Петр Петрович не рычал, не отплясывал джигу, а тихо лежал в постели, вставая лишь по крайней нужде. Моника жалела Петра Петровича, и ей нравился его новый костюм. Она даже пригласила фотографа, чтобы сняться с Петром Петровичем, полосато лежащим у ее ног. Ведь светские львицы так любят сниматься с разными хищниками: тиграми, кошками, матросами или хотя бы с их шкурами. Остановись, прекрасное мгновение!

Время пошло медленнее. Бутафорин пытался подстегнуть его привычным чтением художественной литературы. Но слабость и легкое подташнивание не способствовали этому. Оставалось только, закрыв веки, как Вию, размышлять о нашем веке.

Недолго он пребывал в заблуждении относительно характера своей болезни. Случай помог ему установить истинный диагноз. Случай приоткрыл двери его комнаты. Случай двумя рюмками коньяка развязал Шимпанзе язык.

– Меня умиляет, как легкомысленно мы относимся к болезни других людей. Ну поболеет человек и перестанет. С кем, мол, не бывает. Между тем в Писании сказано: “И всякий раз навек прощайтесь”! Вот ты кудахчешь над Пьеро, кормишь его фруктами, но держу пари, тебе не пришло и в голову, что он может умереть.

– Разве что-нибудь серьезное? – спросила Моника. – Доктор сказал, что у него обострение хронического юмора.

– Доктор – МОЙ человек, – заявил Джузеппе. – Впрочем, он не обманул. Но он выразился слишком фигурально. А я тебе скажу проще: оставь наивную надежду. Ни он, ни у него больше не встанет. Это СПИД!

И дико так заржал синьор Паучини.

– И знаешь, кто заразил его? Я. Нет, ты не то подумала. Я просто толкнул Пьеро в объятия женщины, будучи осведомлен о ее заболевании. Кстати, он потом тепло отзывался о ней.

– Но ведь это убийство! – воскликнула Моника.

– А как же, а как же! И еще какое! Пырнуть человека ножом или подсыпать ему яду – просто вульгарщина в сравнении с этим. Здесь чувствуется тонкий ум аристократа. Убийство в стиле барокко, если так можно выразиться. И мне, право, обидно твоё удивление. Ты явно недооценивала меня.

– Я знала, что ты чудовище! Я хотела предупредить Пьеро, чтобы он остерегался тебя. Ах, зачем я это не сделала! Ведь уже был один Пьеро, который пропал без вести.

– Да, – сказал синьор Паучини, – это был Пьеро 1. Я уговорил его броситься в мартеновскую печь. Тоже, по-моему, сработано гениально. Я и пальцем к нему не притронулся. Использовал только силу убежденья. И было не очень трудно, ибо все Пьеро такие закомплексованные меланхолики. Это убийство столь тонкое, что почти не убийство. Огонь горел, я лишь подлил масла. В итоге: ни единого следа, включая и сам труп. Поди теперь, докажи!.. Пьеро 1, Пьеро 2, а поживем, будет и третий. Иногда я вижу себя санитаром общества, избавляющим его от больных особей.

– Третьего не будет! – заявила Моника. – Я заявлю в полицию.

– Ты!? – рассмеялся Джузеппе. – Скорее рак на горе свистнет. Мне ли тебя не знать! Как ты обойдешься, даже временно, пока ищешь нового “кошелька”, без денег? Но главное не в этом. Хочешь, я скажу тебе, почему ты не предупредила Пьеро о возможной опасности? Тебе наплевать. Ведь ты любишь только себя. Как и мне, Пьеро нужны тебе для игры. Только моя игра крупнее. Ты думаешь, это я убил Пьеро, это мне дадут 15 суток? Нет, это мы убили Пьеро, это нам дадут 15 суток!

Но убивают все любимых, –

пусть знают все о том, –

один убьет жестоким взглядом,

другой – обманным сном,

трусливый – лживым поцелуем,

а тот, кто смел – мечом!

– Свинья! – сказала Моника. – Не смей меня пачкать своей грязью.

– В гневе ты хорошеешь, – заметил Шимпанзе. – Бранись, но не забывай, что я знаю твоё слабое место, взявшись за которое я заставлю тебя петь по-другому.

– Уходи! Сейчас же уходи! Сволочь. Сукин сын! Не смей прикасаться… Ах! Джузи… Милый… Еще…

Петр Петрович слышал все это.

Но чу! Читатель хочет поймать автора на несуразностях. Если Моника жила с Бутафориным яко жена с мужем, значит, она тоже должна была заболеть. Почему она не пугается? Или ей наплевать? Наплевать ли ей на себя и на Петра Петровича? Или только на себя? Конечно, хорошо было бы проучить синьора Паучини, объявив, что Моника так испугалась за возлюбленного, что о своей жизни и не вспомнила. А то еще представим такое: она затаилась, чтобы отомстить и наградить Шимпанзе тем же. Кто к нам с мечом придет… Мечты мечты, а в жизни всё иначе. И Моника не заразилась лишь по той простой причине, что имела прививку. Дети мои, делайте от СПИДА прививку и спите спокойно!

Петр Петрович слышал всё это. Но ни гнев на обидчика, ни страх за своё будущее не овладели им. Смерть? – подумал он. – Тем лучше! Довольно я насмотрелся! Я устал от мира, где царит изменчивость, где дружба оборачивается враждой, а любовь граничит с похотью, где знаниям предпочитают зрелища, где легкий порыв ветра уносит целые замки, и негде живущему преклонить главы своей. Я устал и благодарен моему убийце. Убийцы, вы дураки! После мокрого дела вас распирает гордость: какие мы смелые и сильные! Мы прыгнули через запрет! Мы приняли сторону зла! И вы гладите в зеркале своё отраженье и целуете себя в неумытый кулак. Представляю, как вытянулись бы ваши рожи, если бы вы узнали, что, отправив человека в ЛУЧШИЙ мир, вы оказали ему тем самым добрую услугу, и что вообще это не вы занимаетесь “отправкой”, а высший разум вашими руками. Но, милые мои убийцы ублюдки ублЯдки, ТС-С-С! Я вам ничего не говорил. А то вдруг до вас дойдет (хотя вряд ли), и вы перестанете делать своё грязное своё нужное дело, перестанете лить кровь на мельницу добра.

Почему Петр Петрович охарактеризовал тот свет как лучший, трудно сказать. Не подтолкнуло ли его к этому наблюдение, что самые чистые умные талантливые здесь не задерживаются? Они как бы досрочно сдают экзамен на духовную степень. А может быть, просто застряла в мозгу Петра Петровича строчка из популярной песни, где так и говорится: лучше нету ТОГО свету!

И принялся ждать смерть Петр Петрович. Принялся он писать завещанье. Но поскольку ни материальных ценностей, ни родственников у него не было, он раздавал