— Зачем же так? — выговорила я с трудом — так дрожал голос. — Это же мой ребенок… я просто хочу его увидеть…

— Эти вопросы решаю не я. Отдыхайте, восстанавливайтесь, ведите себя спокойно, и тогда все будет хорошо.

Он прав… я в тюрьме, на моей щеке шрам от огня смерти и Блейн, этот мерзкий Блейн, имеет все основания считать меня подозрительной. Я подняла дрожащую руку и стерла слезы с щеки вместе с остатками макияжа. Не надо реветь, не время расклеиваться. Скоро прибудут наши люди и разнесут эту тюрьму по кирпичику…

Шмыгнув носом, я попросила:

— Сообщите моему мужу, Рензо Мео, что у него родился сын.

— А где он? Тоже задержан?

— Не знаю, спросите у Торе. Просто найдите его и сообщите о том, что он теперь отец.

— Хорошо, эньора.

— И еще… у меня есть служанка Нереза, обычная женщина, не плад. Она могла бы помочь мне…

— Нет, — отрезал врач. — Посторонних сюда не допускают. Я отправлю к вам женщину, она поможет вам привести себя в порядок.

— Ладно, — мрачно сказала я. — Зовите вашу помощницу…

Спасители прибыли вечером, когда я дремала в кровати. Помощница врача так и не пришла ко мне, и я была раздражена этим фактом. Услышав звуки шагов в коридоре, я приподнялась, натянула на себя покрывало, хотя было тепло и даже жарковато, а потом дверь открылась и внутрь влетели доверенные лица Брадо, тоглуанские плады, свидетели нашего с Рензо брачного ритуала и гаранты наших прав.

Увидев меня, вся пять мужчин застыли статуями.

Понимаю… изможденная женщина со шрамом на щеке ничем не напоминает ту яркую красотку, которой они меня запомнили. В свете последних событий мне все равно, как я выгляжу, но когда взгляды пладов заскользили по моему лицу, по спутанным волосам, мое женское тщеславие было тяжело ранено.

Самый старший из пладов, эньор Уччи, первым справился с удивлением и подошел ко мне. Поклонившись, он произнес:

— Доброго здравия вам и вашему сыну, эньора. Тоглуана потеряла владетеля, но вы подарили нам надежду.

Слова о надежде мне не понравились, но я не стала к ним цепляться и сразу перешла к делу.

— Вытащите нас отсюда! Хотя нет, пусть мне сначала принесут моего сына!

— Конечно, — кивнул Уччи и, приблизившись, взял мою руку. Поцеловав ее, он отошел, и его примеру последовали остальные.

Вообще, гарантов у нас семеро, но одним из них был Брадо, а где пропадает Вито, я не имею понятия. Плады поклонились мне, принесли соболезнования, поблагодарили и поцеловали руку. Эта смесь удивления, церемониальности и надежды показалась мне странной, но я была готова к любым странностям, к любым церемониям, лишь бы скорее увидеть сына и оказаться отсюда как можно дальше…

Двое пладов остались со мной, другие ушли. Ждать пришлось недолго: уже через минут двадцать в камеру в сопровождении гарантов вошла молодая женщина со свертком в руках. Она неловко поклонилась, назвалась Дорой и передала мне ребенка.

Сил у меня было что у котенка, но я удержала сына в руках и, затаив дыхание, посмотрела на него. Страшненький, красненький; рот кривится, а глаза кажутся мутно-фиолетовыми. И все же это совершенно нормальный младенец, словно вынашивала я его все девять месяцев…

Все перестало иметь для меня значение кроме этой маленькой драгоценной жизни в моих руках. Я смотрела на сына и не могла насмотреться; а вот он морщился и кривил маленькие губки.

Наклонившись, я поцеловала его в теплый бархатистый лобик.

Сын… мой сын…

Он издал недовольный мяукающий звук, и я, отстранившись, снова начала завороженно на него смотреть. Пока еще сложно судить, на кого он похож, но тонкие волосики на его голове явно темные.

— Здравствуй, — проговорила я дрожащим голосом.

Сын в ответ пыхнул черно-красным облачком пламени, которое мне уже хорошо знакомо. Плады, стоящие рядом, тут же погасили эту черноватую красноту и подбежали ко мне.

— Вы в порядке, эньора?

— Вас не обожгло?

— Нет, — ответила я, — это не пламя смерти, это он так пугается…

— Ничего себе пугается, — нервно выговорил один из мужчин.

В коридоре послышались шаги; кто-то вошел в камеру, и плады, окружавшие меня, расступились.

Увидев Рензо, растрепанного, запыхавшегося, родного, я скривилась так же, как кривился мой сын, и заплакала. Наконец я не одна, муж и сын рядом и можно побыть слабой… Муж подошел ко мне, опустился на колени перед кроватью и, протянув ко мне руку, вымолвил:

— Лери…

Я потянулась к мужу, и он поцеловал меня в мокрые щеки, а потом приподнялся и обнял меня осторожно, чтобы не прижать ребенка.

— У нас сын, — сказала я сквозь слезы и попыталась улыбнуться, потому что не дело топить ребенка в слезах при первой встрече.

— Какой крохотуля, — прошептал Рензо, поглядев на ребенка.

— Неправда, — шмыгнув носом, возразила я, — для пяти месяцев он очень даже крупный.

— Пять месяцев? — повторил кто-то шепотом, но я услышала. — Значит, огнерожденный…

— Огнерожденный? Что это значит? — спросила я.

— Это признак особой силы, — объяснил Уччи.

— Дракон благословил вас, — вставила кормилица.

Нереза ревниво на нее поглядела и сказала:

— Поздравляю вас, эньора.

— Спасибо. Подойди к нам, посмотри на малыша.

Нереза подошла и глянула на нашего сына, темноволосого и недовольного.

— Ну, — сказала она, растроганно улыбнувшись, — тут и думать нечего. Это Теодор.

Мы с Рензо переглянулись.

У нас тоже не было ни малейших сомнений в том, что это Теодор.

Гаранты побоялись вызволять меня из тюрьмы, пока не пройдет хотя бы два дня после родов. Эти дни остались в моей памяти болезненными спазмами, каменеющими мышцами, плачем сына и заботой мужа и Нерезы. После нас отвезли в лучшую в Бэрре гостиницу; оказавшись в светлых комнатах с видом на сад, я вычеркнула из памяти все плохое и сосредоточилась на восстановлении и сыне. Единственное, из-за чего я позволяла себе нервничать, это из-за пламени Теодора, которым он разражался практически по любому поводу: из-за того, что хочет спать; из-за того, что не хочет спать; из-за того, что не хочет на руки; из-за того, что хочет на руки… в общем, в покоях то и дело или вспыхивал черно-красный огонь, или раздавался пронзительный рев.

Это пламя не обжигало ни нас с Рензо, ни Нерезу, ни Дору, кормилицу. Маленький Теодор Мео словно осознавал, что если даст себе волю, то от нас останется лишь кучка пепла, поэтому только пугал своими пламенными демонстрациями.

А еще меня расстраивало, что он больше тянется к Доре, чем ко мне. Ей он протягивает ручки, ей он улыбается... а я? Я не могла ни покормить его грудью — молоко так и не пришло, ни успокоить его огонь, лишь пыхала своим бесцветным дымом, когда он начинал плакать.