Сэмми с сомнением смотрел на деньги.

– Я не знаю, когда смогу вернуть вам долг, – сказал он серьезным не по годам тоном.

– А ты продай мне свой рисунок? – предложил Фрэнки. – И мы будем в расчете. – Мальчик аккуратно вырвал из блокнота листок с рисунком и взял деньги.

Грейс со щемящим сердцем смотрела вслед покидающему кабинет Сэмми. Она читала в газетах и слышала в «Новостях» истории – сперва их было мало, потом становилось все больше и больше – об убийствах и зверствах, творившихся в Европе, а здесь люди ходили в кино и жаловались на дефицит нейлоновых чулок. Но лишь после того, как она поступила на работу в фирму Фрэнки и увидела лица пострадавших от войны, она начала осознавать подлинный масштаб несчастий. Она старалась держать дистанцию со своими клиентами, понимая, что, если приоткроет для них свое сердце, хотя бы на щелочку, боль уничтожит ее. Но потом она встречала кого-то вроде Сэмми и уже не могла совладать со своими чувствами.

Фрэнки встал рядом и положил руку ей на плечо.

– Это тяжело, я знаю.

Она повернулась к нему:

– Как вам это удается? Как вы это выдерживаете? – Фрэнки много лет помогал людям восстанавливать из руин свою жизнь.

– Верный способ – уйти с головой в работу. Кстати, Беккерманы уже ждут.

Следующие несколько часов представляли собой череду собеседований. Одни велись на английском, другие она переводила с французского и на французский, используя весь свой багаж школьных знаний; с некоторыми беженцами Фрэнки общался на беглом немецком языке, которому, по его словам, он выучился у бабушки. Грейс лихорадочно записывала под диктовку Фрэнки все, что требовалось сделать для каждого клиента. Но в коротких паузах между встречами она мыслями возвращалась к чемодану, который нашла на вокзале утром. Почему его бросили? Что случилось: хозяйка чемодана (одежда и туалетные принадлежности, что лежали в нем, убедили Грейс, что он принадлежит женщине) забыла его по случайности или она заранее знала, что не вернется за своими вещами? Может быть, чемодан специально оставили, чтобы его забрал кто-то другой?

– Давай, может, прервемся на обед? – предложил Фрэнки около часу дня. Конечно, имел он в виду следующее: Грейс пойдет обедать, а он продолжит работать, в лучшем случае съест то, что она ему принесет. Но спорить она не стала. У нее самой с утра крошки во рту не было, вспомнила Грейс, спускаясь по лестнице.

Спустя десять минут она уже ступала на плоскую крышу здания, где она любила обедать, если погода позволяла. Оттуда открывался панорамный вид на Средний Манхэттен, раскинувшийся к востоку от реки. Город начинал походить на гигантскую стройплощадку: на всем пространстве от центральной части острова, где возводились небоскребы, до самой окраины Ист-Виллиджа, где вырастали многоквартирные жилые дома, высились строительные краны. Из магазина тканей «Заринс Фэбрик» вышла на обеденный перерыв стайка девушек – все длинноногие и модные, несмотря на годы вещевого и продуктового дефицита. Некоторые из них даже курили. Сама Грейс к курению относилась отрицательно, но ей хотелось бы хоть чуть-чуть соответствовать им. Казалось, они абсолютно уверенны в том, что находятся на своем месте. А она чувствовала себя приезжей, у которой вот-вот истечет срок визы.

Грейс протерла покрытый копотью подоконник и села, думая о фотографиях в своей сумочке. За утро ей несколько раз приходило в голову, что она, возможно, выдумала их, но, когда она полезла в сумку, чтобы взять несколько монет на обед, то увидела, что снимки, аккуратно обвязанные кружевной ленточкой, лежат там же, куда она их сунула. Ей хотелось принести фотографии с собой и просмотреть их за обедом, но на крыше обычно бывало ветрено, и она побоялась, что они разлетятся.

Грейс развернула хот-дог, который купила с лотка на улице. Конечно, она с бо́льшим удовольствием съела бы сэндвич с яйцом и листьями салата, какой обычно брала с собой из дома. Ей нравилось, что в ее жизни существовала некая упорядоченность, она придавала ей силы. Теперь же эта упорядоченность была нарушена. Пустившись во все тяжкие минувшим вечером, она сместила один кирпичик в мозаике своего жизненного уклада (всего один, но главный), и сразу вся конструкция, казалось, рухнула.

Она посмотрела вдаль, в сторону одного из районов за пределами центра города, и взгляд наткнулся на некое высотное здание, стоявшее на берегу Ист-Ривер. Здание дорогого отеля, в котором она провела минувшую ночь, Грейс не видела, но хорошо представляла его в своем воображении. Все началось довольно невинно. По дороге домой с работы Грейс зашла в ресторан «У Арнольда» на 53-й улице, мимо которого она ходила десятки раз, потому что на ее полочке в холодильнике совместного пользования, что стоял на общей кухне в меблированных комнатах, кончились продукты. Она собиралась просто попросить, чтобы ей завернули что-нибудь с собой на ужин – например кусочек жареного цыпленка с картофелем. Но барная стойка из красного дерева, мягкое освещение и тихая музыка создавали манящую уютную атмосферу. Она представила, как снова ужинает в одиночестве, сидя в своей тесной каморке, и ее такая тоска взяла.

– Принесите, пожалуйста, меню, – попросила Грейс метрдотеля. У того глаза на лоб полезли. Грейс направилась к бару, стараясь игнорировать взгляды мужчин, которые с удивлением смотрели на женщину, пришедшую ужинать в ресторан без спутника.

А потом она заметила его. За барной стойкой с самого краю боком к ней сидел мужчина в элегантном сером костюме. Широкоплечий, с коротко постриженными курчавыми каштановыми волосами, уложенными в прическу с помощью помады. В ней всколыхнулся давно позабытый интерес. Мужчина повернулся, встал, и лицо его внезапно оживилось.

– Грейс?

– Марк… – Она не сразу сообразила, кто этот человек. Он был из другого мира. Марк Дорф учился вместе с Томом в Йельском университете и жил с ним в одной комнате.

К ней возвращались воспоминания, и она осознала, что для Тома Марк был не просто соседом по комнате. Он считался его лучшим другом. Его всегда можно было видеть среди моря парней в синих шерстяных блейзерах на важных университетских мероприятиях и вечерах встреч выпускников, хотя он был старше Тома на два года. Марк даже на свадьбе ее присутствовал. Но в принципе она никогда с ним толком не общалась – это был их первый настоящий разговор с глазу на глаз.

– Не знал, что ты живешь в Нью-Йорке, – произнес он.

– А я здесь и не живу. В общем-то. – Она судорожно подбирала верные слова. – То есть живу, но временно. А ты?

– А я в Вашингтоне. Сюда приехал на несколько дней, по работе. Завтра возвращаюсь. Я ужасно рад тебя видеть, Грейси. – Это уменьшительное имя придумали ей родные, а затем и Том, но ее всегда коробило, когда она слышала «Грейси» из уст мужа. Такое обращение казалось ей уничижительным, будто ей напоминали, чтобы она знала свое место. Но сейчас, когда она услышала его, ее словно теплом обволокло, и она поняла, как ей этого не хватало на протяжении всех тех месяцев, что она жила одна в Нью-Йорке. – Как ты живешь?

И снова этот самый вопрос, который неизменно повергал ее в трепет с тех пор, как погиб Том. Все, кто знал о постигшем ее горе, в разговоре с ней всегда пытались придать своим голосам «правильную» степень участливости, подбирая некий сердечно-ненавязчивый тон. Однако в чертах Марка сквозила обеспокоенность, выдавая его искреннюю заинтересованность.