Нинка, ты ведь не будешь размножаться до бесконечности? Дай слово!

— Не говори, папа, глупости…

— Вот, пожалуйста, к вопросу об уважении к ближнему!

Однажды, когда бабушка Анастасия с Митькой вышли во двор гулять, малыш остановился как вкопанный, растопырив глаза. Плотный, грузный старик поливал из черного резинового шланга цветочный газон под окном.

— Ну, что, помощник пришел? — спросил старик. — Помоги дедушке. — И он вложил в руки растерявшемуся Митьке шланг. Пришлось, конечно, держась за Митькины кулачки, самому дедушке орудовать шлангом, но при этом старик одобрительно приговаривал:

— Ну, молодец, мальчик! Теперь у нас тут с тобой такие цветы вырастут!

Так Анастасия Дмитриевна познакомилась с одиноким вдовцом, владельцем однокомнатной квартиры на первом этаже Степаном Тимофеичем, и установилось между ними взаимопонимание, а потом и дружба. Говорили они про давление, про ишимию, радикулит, делились опытом борьбы с недугами и прониклись взаимной симпатией.

— А вы вообще-то откуда знаете, что у вас давление? — спросил как-то во дворе на скамейке Степан Тимофеевич.

— Чувствую.

— Чувства обманчивы. Пойдемте ко мне — я вам померяю, а вы мне.

— Я не умею, — сказала Анастасия Дмитриевна и покраснела от того, что мужчина пригласил ее в гости.

— Пойдемте, пойдемте, я вас научу.

Дома Степан Тимофеевич достал из шкафа длинный пластмассовый пенал с аппаратом Рива-Рочи, фонендоскоп и предложил:

— Но только вот что, давайте не просто будем мерить, а сыграем со счетом, а?

— Это зачем же?

— «Что наша жизнь? Игра!» — пропел Степан Тимофеевич басом и закашлялся. Уняв кашель, развил мысль: — Игру надо находить повсюду, особенно в нашем возрасте, когда развлечений уже маловато. Так вот, объясняю правила игры. — У кого давление выше, тот, значит, проиграл и платит штраф по копейке за очко тому, у кого меньше.

— Ну, это несправедливо, — возразила, улыбаясь, Анастасия Петровна. — Мало беды, что давление поднялось, так еще плати. Нет, надо наоборот — у кого меньше цифры, тот платит более больному — на раунатин.

— Нет, нет, нет, — уперся Степан Тимофеевич. — это будет не игра, а какая то жалкая благотворительность! Именно штрафовать за гипертонию, чтобы лучше следил человек за своим здоровьем. Так, внимание, на старт! Сначала я вам, уважаемая Анастасия Дмитриевна! Снимайте вашу кофточку.

— Ну, вы выдумщик, Степан Тимофеевич! — сказала Анастасия Дмитриевна и заголила руку, сдвинув вверх рукав кофты.

— Можете перейти на ты и называть меня Степа, — сказал старик, начиная фукать грушей. — Померить друг другу давление в нашем возрасте все равно, что в молодости, сами понимаете…

— Выпить на брудершафт, — подсказала Анастасия Дмитриевна.

— Вот именно. У вас, милейшая, сто девяносто на сто десять. Боюсь, что с вас причитается. Ну, теперь вы мне. Значит, когда краник откроете, услышите тук-тук-тук. Так вот первый тук — это верх, а последний — низ. Усвоили?

Он снял пиджак, повесил его на стул и закатал рукав ковбойки Анастасия Дмитриевна с помощью Степана Тимофеевича обмотала ему руку черным прорезиненным манжетом, застегнула на крючок. Он помог ей приладить к ушам фонендоскоп и приложить мембрану к его руке у локтя.

— Ну, дальше сама! Поехали! — благословил Степан Тимофеевич.

У него оказалось сто шестьдесят на девяносто пять.

— Так, гражданка Тася! С вас сорок пять копеек. Если такое безобразие будет продолжаться десять дней, как раз наберется на пузырек столичной, и я сопьюсь. Так что лучше лечитесь, если вам моя жизнь дорога.

Он встал, принес две белые таблетки и две рюмки с водой. Анастасия Дмитриевна подозрительно понюхала рюмку.

— Ну, по таблеточке адельфана — за здоровье прекрасных дам! — провозгласил старик. — Можно даже чокнуться. Понеслись!

Они проглотили по таблетке.

— После выпивки полагаются танцы, если память мне не изменяет. Прошу вас! — сказал раздухарившийся, неугомонный Степан Тимофеевич.

— Ну, что вы, Степан Тимофеевич, какие там танцы?

Во-первых, я Степа — вы забыли? А во-вторых, для тонуса немного можно и даже нужно.

Он склонился перед нею в почтительном поклоне, но в то же время довольно решительно потянул ее за локоть со стула. Анастасия Дмитриевна подчинилась. Не отпуская одной рукой партнершу, старик другой дотянулся до трехпрограммного приемника «Аврора» и нажал какую-то кнопочку. Послышался довольный голос диктора: — «…завершили безотвальную вспашку на четыре дня раньше графика…»

— Эх, черт, обычно по «Маяку» в это время музыка, — огорчился Степан Тимофеевич и нажал другую кнопочку. Послышался фортепьянный концерт.

— А ну их! Мы лучше сами, по методу самообслуживания, — сказал Степан Тимофеевич, запел басом: «Чайка смело пролетела над седой волной» — и повел Анастасию Дмитриевну в вальсе.

— Как там дальше? — спросил он танцуя.

— «Окунулась и вернулась, вьется надо мной», — напела, смущаясь, Анастасия Дмитриевна.

«Я страдаю, ожидаю. — с энтузиазмом подхватил, вспомнив, Степан Тимофеевич, и радуясь, что можно танцевать дальше, — друга своего, пусть он любит, не забудет…» Как дальше?

— «Больше ничего», — ответила Анастасия Дмитриевна и села на стул, тяжело дыша.

— Почему это «больше ничего?» Что значит «больше ничего»? Там еще длинная песня.

— Это слова такие — «пусть он любит, не забудет, больше ничего!»

— Странно, не верю. Ну, ладно, давайте чай пить с пряниками.

В цветнике под окном Степана Тимофеевича распускались хризантемы — гордость старика, он вырастил их по книжке, впервые в жизни. Однажды, идя с Митькой из булочной, Анастасия Дмитриевна проходила мимо винного магазина. Около двери слонялся алкаш, предлагая прохожим букет хризантем. Бабушка обеспокоенно посмотрела на букет, а когда вошли во двор, глянула на цветник. На месте хризантем — низкие зеленые пеньки. Бабушка с Митькой зашла к старику, прикидывая, как сообщить помягче.

— Степан Тимофеевич, не знаю, как уж сказать тебе. Беда…

— Цветы что ли?

— Ты знаешь?

— Видел. Ну ладно. Не на помойку же выкинет, стервец, а кому-нибудь подарит, какой-нибудь милой женщине. А та обрадуется, будет у нее светлый день. Конечно, лучше б я тебе их, Тася, подарил. Ну. ладно, ладно… Главное в нашем гипертоническом деле что? Не фиксироваться на неудачах, а ехать дальше.

— Митя, а ты знаешь, дедушка Степан на войне был. — охотно перевела стрелку разговора Анастасия Дмитриевна.

— Да. вот смотри. — Степан Тимофеевич поднял малыша на руки и поднес к фотоснимку на стене. Там он был молодой, тридцатипятилетний, в лейтенантских погонах.

— А питиму? — осведомился Митька.

— А потому, что на нашу землю напали враги, фашисты, и нужно было их разгромить и выгнать.

— Ты стъеяй?

Степан Тимофеевич обрадовался, что диалог идет не впустую, и оживленно ответил:

— Конечно, стрелял! Из винтовки, а потом из автомата. И в меня стреляли. Я сначала боялся, кланялся каждой пуле. Пулька свистит — фить, а я — вот так. — Степан Тимофеевич наклонил голову.

— А