Когда Сара спустилась в долину, в доме еще было темно, тускло поблескивали неосвещенные окна. На веревке сохли простыни, белоснежное полотно светилось сквозь ветки живой изгороди. Внезапно у Сары возникло странное ощущение: будто она смотрит на себя со стороны – вон она стоит там внизу, у натянутой бельевой веревки, вот глядит сюда и замечает намек на движение, когда кто-то (как она теперь) проходит здесь, за изгородью.

Так это не шотландец был тогда, конечно, как она сразу не догадалась! Это был Джеймс Смит, вот кто.

В тот день он, должно быть, спускался с тракта, точь-в-точь как только что спустилась она. И шумел в конюшне в тот вечер тоже он, забрался, подольстился к лошадям, как уже смог подольститься ко всем, нашел укромное теплое местечко и заночевал. А с утра, прежде чем кто-нибудь успел его обнаружить, умудрился втереться в доверие к самому мистеру Б. Почему хозяин позволил себя уговорить и чего ради нанял слугу при подобных обстоятельствах, Сара уже сообразила: из экономии, разумеется, сделка до того выгодная, что мистер Беннет не сумел от нее отказаться.

Но главное не это. Джеймс Смит спустился сверху по скотопрогонной дороге, а стало быть, никак не мог явиться из того дома в Эшуорте, о котором рассказывал, равно как и с фермы, что за дальними холмами. Кто знает, откуда он пришел?! Может, из самого Лондона. А может, вообще исходил полмира.

Сара заглянула с улицы в окошко. В кухне было светло от очага. Полли дремала, положив голову на скрещенные руки. Саре было слышно, как мистер Смит ходит по конюшне. Ей бы следовало войти, разбудить Полли и приниматься за труды. Однако вместо того Сара пошла к конюшне и, замерев на пороге, залюбовалась картиной, открывшейся ей в теплом свете висевшего на крюке фонаря. Джеймс безмятежно чистил скребницей кобылу, всецело, казалось, поглощенный своим занятием. Лошадь заметила гостью первой. Повернув голову, она уставилась на Сару большим добрым глазом, отпихнув при этом Джеймса, так что тот отскочил, рассмеялся и, обернувшись, проследил за взглядом кобылы. При виде Сары выражение лица его изменилось – оно мгновенно закрылось, как захлопывается сундук.

– Спасибо, – проговорила она, переминаясь на озябших ногах и крепко обхватив себя руками. – За то, что переделали всю утреннюю работу, я хотела сказать.

Джеймс вернулся к своему занятию:

– Пустяки.

– Вообще-то все эти дела на мне. И на Полли, конечно, но ей очень уж трудно так рано вставать по утрам. Вот.

– Мне все равно не спалось. Не люблю сидеть сложа руки. – Он не удостоил ее даже мимолетным взглядом.

Сара обхватила себя еще крепче.

– А что вы здесь делаете?

Рука со скребницей замерла.

– Что?

– Я хотела сказать, почему вы здесь?.. На вашем месте я бы здесь нипочем не осталась. Сидеть в этой глуши, точно щука в омуте, разве это жизнь…

Джеймс поудобнее перехватил скребницу, поправил ремень на тыльной стороне ладони. Головы так и не поднял.

– Я видела давеча, как вы пришли. Это же вы были?

Он наконец-то обернулся и взглянул на нее. Сару вновь поразили эти светло-карие глаза, эта смуглая обветренная кожа.

– Откуда вы пришли? – Она перешла на шепот. – Должно быть, довелось вам постранствовать. Может, вы и в Лондоне бывали?

– Отсюда до Лондона всего-то миль двадцать или около того.

Покраснев, она постукивала твердым мыском одного башмака по каблуку другого. Джеймс продолжал чистить лошадь.

– Прямо не знаю, что о вас и думать, – призналась она.

– Сделайте одолжение, не утруждайтесь.

Сара выскочила из конюшни и затопала прочь, к кухне. Сочетание обходительности, готовности прийти на помощь и неучтивости в этом человеке обескураживало, и, как ни старалась она составить о нем ясное представление, ничего не выходило. Впрочем, в одном Сара была твердо уверена: он лжет. Он не тот, за кого себя выдает. Но пусть даже ему удастся провести всех остальных в Лонгборне, ее он не проведет. Нипочем.

Вот гардеробная миссис Беннет, ее святая святых, укрытие от настоятельных нужд и тягот семейной жизни: вся в пышной обивке, ламбрекенчиках, подушках, драпировках и турецких коврах, заваленная надетыми по разу платьями, забытыми шалями, спенсерами, ротондами и капорами, пропахшая истлевшими розами, с обоями в полоску и цветочек, заставленная фарфоровыми безделушками, на которые уходили все карманные деньги, бесчисленными бумажными цветами, бонбоньерками из ракушек, увешанная прихотливыми орнаментами, вышивками в рамках и расписанными тарелочками – творениями искусных пальчиков ее дочерей; и все это – ветшающее, облезлое и собирающее пыль, к отчаянию хозяйственной миссис Хилл.

Экономка, вызванная в святилище для обсуждения меню на неделю, приняла (как всегда, на память) заказы на куропаток, запеченное мясо и рагу и порывалась броситься бежать на кухню, дабы вымесить и раскатать поставленное загодя тесто, которое, должно быть, давно уж подошло в тепле. Однако пришлось задержаться в гардеробной и выслушивать сетования миссис Беннет, досадовавшей, как обычно, на мистера Беннета, неспособного осознать всю важность того, что ей казалось настоятельной потребностью. А поскольку мистер Б., по-видимому, с трудом переносил даже звук голоса своей супруги, та решила более не обсуждать с ним эту животрепещущую тему, предпочтя излить душу прислуге.

Хотя миссис Хилл из многолетнего опыта прекрасно знала, сколь тщетны любые попытки навести в этой комнате порядок, не в ее характере было сидеть сложа руки и сочувственно хмыкать. Уголком передника она смахнула пыль с фарфоровых пастушек и протерла комод, на котором они стояли. Затем сняла со стула мятое платье цвета яичного желтка и расправила на нем складочки.

– Ах, да оставь же его, Хилл!

– Я бы его повесила…

– Повесила? Все бы тебе развешивать! Оставь! Это просто рваная тряпка!

Миссис Хилл осмотрела платье: неужели девушки что-то упустили? Шелковистые желтые складки скользили между пальцами. Никаких заметных повреждений: все швы целы, подол нигде не отпорот, не видно ни дырочки. Наряд выглядел в точности таким же, каким вернулся в гардероб миссис Беннет из последней стирки. Помнится, перед этим она надевала его на особо торжественный ужин у Голдингов. И как же прилежно девушки трудились над этим платьем: замачивали и намыливали, тщательно удаляя с шелка каждое пятнышко. Миссис Хилл гордилась своими подопечными – такие умелицы, отличные прачки. Да и сами они порадовались, когда наконец платье стало чистым, будто новенькое. Гордиться делом своих рук – это ли не радость? Куда как приятнее, чем уныло терпеть тяготы жизнь и втайне мечтать оказаться где подальше.

– Мне нужен новый наряд, – продолжала меж тем миссис Беннет. – Просто необходим. И девочкам тоже нужны обновки. Разве я многого прошу, после всех этих лет? А это мерзкое старье можешь забрать себе. Я его больше не надену.