Эльдар пнул в угол половую тряпку, в лучшие свои годы служившую тельняшкой, перевернул вверх дном ведро и оседлал его.

– Встать, сука! – гаркнул Ваняй и развернулся с креслом лицом к Назарову. В ушах у него торчали наушники. Прыщи, покрывавшие его физиономию, из бледно-розовых превратились в темно-фиолетовые.

Заключенный никак не реагировал.

– Я кому сказал встать?! – Он вытащил из одного кармана пистолет, из другого – глушитель, свинтил их вместе, положил палец на курок, прищурил глаз и прицелился Назарову в голову. Эльдар тоже прищурил глаз и неожиданно прицельно плюнул метров на пять с лишним охраннику прямо в лицо.

– Боцман! – заорал парень, отшвырнув в сторону плейер. На вопль появился старик бомжистого вида, возрастом от шестидесяти до ста лет. – Где ты лазишь, старый козел? Выноси свое хреново барахло на хрен!

– Слезай с мостика, молокосос, – огрызнулся дед, тем не менее собираясь выполнить руководящее указание.

Ваняй подошел к решетке и выстрелил Назарову между ног. Пуля порвала брюки, но большего вреда не причинила.

– Садись в угол, руки за голову! – Эльдар медленно, насколько это возможно, отошел в угол и отвернулся, сложив руки за спиной. Не успел Боцман с ведром удалиться восвояси, Иван позвал его снова: – Эй, адмирал, тащи шланг!

На сей раз старик повиновался с демонстративной неохотой. Он бросил шланг в ноги разошедшемуся «начальнику» и прошипел:

– Еще раз пырхнешь, сопляк, оторву яйца, а пушку твою засуну в задницу.

Ваняй не стал расходовать нервную энергию на подавление бунта на корабле. Он включил воду и минут пять окатывал Эльдара, принимавшего гидропроцедуру с твердостью античного стоика, так как укрыться все равно было негде.

– А я, в натуре, оборву тебе все, что висит, – пообещал Эльдар своему надзирателю, когда тому надоело поливать. Потом он разделся до трусов и стал делать согревающие упражнения – температура воды тянула градусов на десять, не больше.

Молодой дежурил до вечера. В десять часов его сменил Боцман. Эльдар к этому времени основательно посинел. Слава богу, старик, очевидно, не испытывал к нему неприязни. Он принес телогрейку, клеенку на пол, матрас, чай и полбуханки ржаного хлеба.

– За что срок мотал? – спросил он, указывая слегка трясущимся пальцем на татуировку на груди Эльдара.

– За Федор Михалыча, царство ему небесное.

– Не врубился. За кого?

– За Достоевского…

Когда-то Эльдар был сыном московских окраин. Его район был заселен исключительно пролетариями, или люмпенами, кому как нравилось. Детишки там всегда взрослели на несколько лет раньше своих центрально-городских сверстников. В дружной компании, любившей проводить время в несветских развлечениях, Назаров, более известный как Назарбек или просто Бек, выделялся повышенной склонностью к хулиганству, даже по здешним меркам. А также, что удивительно, некоторой тягой к поэзии.

Двое братьев и сестра – все были намного старше Эльдара. Основной и единственный педагогический принцип, не без успеха практиковавшийся в семье: не встревать в чужие дела. Дай бог со своими разобраться. Единственной примечательностью дома Назаровых являлась библиотека, оставшаяся от деда. Но, кроме младшего отпрыска, все демонстрировали полнейшее к ней равнодушие.

В пятнадцать лет он влюбился в музработницу местного Дома культуры, попал в хор, где стремительно сделал «карьеру» солиста вторым голосом. И все же любовь к прекрасному не довела его до добра. Незадолго до отправки в армию Эльдар с приятелями по доброй старой традиции вкушали портвейн в скверике возле гастронома. Может, все и кончилось бы мирно, сообразно месту и обстоятельствам, конечно, но налетел ливень и разогнал молодежь по домам. Дома у Назарова под действием «Трех семерок» и плохой погоды обострилась душевная рана. Нанесена она была не руководительницей хора, не ответившей на чувства, – ту рану давно залечили многочисленные поклонницы, роившиеся вокруг первого на квартале парня с гитарой. Объектом ненависти Назарова служила старая карга – продавщица винно-водочного отдела Алена Ивановна Проценко. Совсем недавно она отказывалась продавать несовершеннолетним тогда еще друзьям спиртное по государственной цене. Требовала на лапу и позволяла себе оскорбительные замечания. Приходилось терпеть. Сегодня пошла на новую уловку – спрятала товар под прилавок.

– Ждите до завтра, а невтерпеж – езжайте в центр, сосунки, скатертью дорога, как раз к завтрему и доберетесь. – Они опять, как всегда, проглотили «сосунков», долго униженно упрашивали и, наконец, получили свое, доплатив сверху.

На способ мщения Эльдара натолкнуло имя обидчицы, да и фамилия была хороша. Он взял топор, засунул в мешок, запасся драным черным чулком и заявился к злосчастной Алене Ивановне. Та жила в допотопном деревянном доме с печным отоплением. Испытывая высокое эстетическое наслаждение и с трудом сдерживая душивший его хохот, Эльдар постучал в дверь:

– Телеграмма.

Не ожидавшая подвоха, продавщица впустила лжепочтальона с топором и чулком на голове. От ужаса она села на пол и зачем-то схватила сапожную щетку.

– Принеси таз! – рявкнул Эльдар.

Алена Ивановна на карачках, не выпуская из рук сапожной щетки, отправилась в ванную, достала с антресоли таз, опять стала на четвереньки и выползла в прихожую.

– Поставь сюда, – Эльдар показал на пол возле трюмо, – а сама влезай на тумбу, чтоб голова точно над ним свисала. Ишь, грязищу развела! Упадет башка на пол – вся вымажется, кто мне за нее потом настоящую цену даст? – Он потряс мешком под носом Алены Ивановны. Она в полном оцепенении забралась на эшафот.

– Закрывай глаза и считай до десяти. – Эльдар стащил чулок и, пряча топор в мешок, стал тихонько, чтоб продавщица не услышала, открывать дверь. Ее вывернуло в таз. Назаров сам почувствовал, что его тошнит. На него накатил легкий приступ ужаса. Толком не затолкав топор на место, он шагнул за порог. За дверью стоял участковый, живший в соседнем подъезде.

Милиционера вызвала древняя, почти выжившая из ума старушка – соседка продавщицы, часто биваемая последней за нездоровое пристрастие к подглядыванию, подслушиванию и написанию доносов. Эльдар загремел на четыре года за злостное хулиганство.

В зоне ему повезло – повстречал земляка со своей улицы, совершавшего уже третью ходку, нашлись общие знакомые, вор взял парня к себе в «семью». Татуировку Эльдару он и сделал, вообще он делал их всем желающим, был настоящий ас.

…Боцман принес себе табуретку, расстелил на ней газету, выставил бутылку «Финляндии», стопку, луковицу, половину ржаной буханки, насыпал соли, начал нарезать колбасу. Нож не желал слушаться его, старику приходилось прикладывать видимые усилия, чтобы совладать с норовистым инструментом. Тем не менее в действиях чувствовалась размеренность и основательность, не свойственная беспробудным запойным пьяницам и окончательно спившимся забулдыгам. Эльдар прекрасно понимал язык ритуальных, наполовину неосознанных жестов, сопровождающих столь интимный процесс, как свидание с бутылкой.