— Стейнмод… — растерянно проговорила тётушка, теряя весь свой суровый вид.

Он оглянулся, даже не замечая, что щиколотки тонут в холодном вязком тумане.

— Прости.

И бросился за калитку, и дальше — вдоль холма, к берегам Вольденграса. Туда, где ждала его Венди. Он ещё долго слышал, как, надрывно рыдая, звала его тётушка. Знал, что завтра с утра уже не увидит её руки, привычными движениями замешивающие тесто на хлеб. Завтра она не назовёт его полным именем и не будет ругать за нетронутый обед. Завтра… Начнётся совсем другая жизнь. И пусть сейчас немного больно — это рвутся путы, связывающие его с человеческим миром. И пусть рвутся. Старый Стейнмод остаётся здесь, чтобы больше никогда не вернуться.

— Да чтоб тебя, — стукнул он кулаком по входной двери, когда та со скрипом закрылась. Внутри всё было так же, как и десять лет назад. Всё так же кухонька, ютящаяся в углу дома, была украшена зеленью в глиняных горшках. Со стен свисали пучки сушеного лука и чеснока, а в миниатюрных баночках на полках теснились специи. Гретта любила готовить.

— Пап? — из угла вылез парнишка, которого Стейн не заметил. Его рыжие вихры, обычно торчащие во все стороны, грязными прядями свисали на щёки, мокрые от слёз. Он старался держаться, но эти солёные водопады, казалось, были бесконечны.

— Да, Альв. Как ты? — спросил Стейн и сам поморщился от того, насколько безразлично прозвучал его голос. Все чувства будто умерли, исчезли, оставив внутри лишь пустоту.

— Я… — парнишка почесал за ухом и запнулся.

— Что?

— Я к бабушке уйду, можно? — наконец, собравшись с духом, выпалил он.

— Да, давай я тебя соберу. Ты это хорошо придумал, — мужчина присел перед Альвом и большими пальцами утёр слезинки с его глаз, — ей сейчас очень тяжело. Не должны дети умирать раньше родителей, не должны. Побудь с ней, пока не полегчает.

— Нет, пап. Ты не понял. — Альв отстранился и внимательно посмотрел в глаза Стейну. — Я навсегда.

Стейн почувствовал, как опустошение внутри сменяется обидой и злостью. Да, он не будет горевать годами по Гретте — жизнь в подземелье приручила его к тому, что близких нужно отпускать. Особенно, если эта близость была вынужденной. Он до сих пор с трудом понимал, что, кроме влечения тела, могло побудить его оставаться в этом доме. Что, если не тоска по утраченной семье? И вот он снова теряет того, кто успел стать ему дорог.

Альв понравился ему с первого взгляда. И Стейну казалось, что и мальчик видит в нём близкого человека, раз уж называет отцом. Всякий раз, как он слышал от этого парнишки слово «папа», в груди всё переворачивалось, а в памяти возникал другой детский голосок. Голос, который он вряд ли теперь услышит.

— Как это, навсегда?

— Понимаешь, мне там лучше будет. И бабушке тоже, — Альв почесал шею и неуверенно добавил, — а ты сможешь снова искать свой клад. А я… а я всегда буду жить в соседней деревне, сможешь приходить в гости.

— В гости, значит? А дом, это же твой дом, как ты его оставишь? — с отчаянием в голосе продолжил Стейн.

— А дом твой тоже, вот и живи в нём, — решительно, на одном дыхании выпалил Альв.

Стейн поднялся с корточек и присел на стул. Тогда, десять лет назад, он и думать не думал, что обретёт второй шанс на счастье. Счастье, которого ему оказалось мало. Недостаточно было мягкой, уютной и аппетитной Гретты. Недостаточно её завтраков и пения во время готовки. Маленького сынишки и цветущего сада за окном… Сердце всё ещё тянулось к пыльным коридорам Регстейна, из которых он так стремился сбежать. Горло больше не першило от смога и затхлости, но сердце не переставало болеть. И болью этой он не мог поделиться ни с кем. Даже с Греттой.

— Ладно, если ты так хочешь, — в конце концов выдохнул Стейн, стараясь расслабиться и не напугать парнишку эмоциями, которые выплёскивались через край. От былой опустошённости не осталось и следа.

— Тогда я пойду вещи собирать? — неуверенно переспросил Альв и, дождавшись утвердительного кивка головы, бросился на чердак.

Стейн уронил голову на руки и с силой зажмурил глаза, стараясь сдержать слёзы. Он свободен. Гретты больше нет. Альву он тоже больше не нужен.

Самое время вспомнить, зачем он здесь.

Стейн оглядел кухню, стараясь запомнить каждый уголок, а потом вышел из дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Под раскидистым деревом во дворе виднелась небольшая горстка земли — последнее пристанище женщины, которую он никогда не любил.

Он медленно поднимался по холму. Ноши, которая замедляла бы его шаг, у него не было — как вышел с подземелья с одним только свитком за пазухой, так и не успел ничем обжиться за те десять лет, что провёл на поверхности. А то, чем успел — оставил в доме.

— Странно, — проговорил он себе под нос, — несколько лет в Регстейне, и вот я уже называю родной дом поверхностью. Неужели так глубоко подземелье пустило свои ростки и проросло в меня?

Ноги, привычные к движению, уже начинали уставать. Ступни стали тяжёлыми и болезненно ныли при каждом соприкосновении с землёй, но он продолжал подниматься вверх. Вскоре перед его глазами предстало оно — место, которое теперь должно было называться домом.

На дом это похоже было мало. Стейн всё ещё помнил маленький домик с чердачным окном в потолке и низкой калиткой снаружи — дом, где провёл своё детство. Помнил сумрачную и промозглую пещеру с сундуками у стены, заменяющими полки — пещеру, где обрёл дочку и нажил кучу проблем. Помнил, наконец, светлый и уютный домик с ухоженным садом — домик, где Гретта каждое утро заводила тесто на пироги. Сейчас же перед ним высился замок. Высокие каменные башни острыми шпилями пронзали облака, оставляя после себя рванные шрамы на небесном полотне. Дорожка к массивной двери с железным замком заросла чертополохом. Бойницы смотрели презрительно на него своими черными глазищами, в которых, казалось, можно было потеряться. Стейна передёрнуло. Не так представлял он себе место, где проведёт долгие годы своей жизни… Но выбирать не приходилось: этот замок был единственным свободным на всю