рёбрами. Одеяло, сбившись, скатилось на каменный пол. Две женщины — маленькая и большая — раскраснелись от смеха и счастья находиться, наконец, рядом.

— Мама, а мне подземелье тоже деток подарит?

Девочка, успокоившись, положила голову маме на колени и задумчиво уставилась в потолок. Её голубые глаза, напоминающие льдинки, невидящим взглядом скользили по сводам пещеры, останавливаясь на каждой трещинке. В этот момент Венди была ещё больше похожа на свою мать. Она казалась её маленькой копией.

— Да, малышка, обязательно подарит. Когда придёт время, оно позовёт тебя. Это будет значить, что ты готова.

— А если я не услышу?

— Не переживай, Венди. Этот зов ты не спутаешь ни с чем другим.

* * *

Если бы кто только знал, как сильно билось сердце, отдаваясь в ушах оглушающим грохотом. Эйрин провела тонким запястьем по лбу, стирая с него маленькие капельки солоноватого пота. Она нервно оглянулась.

Её окружало мрачное подземелье. «Подземелье ведьм», — её губы скривились в привычной еле заметной усмешке, пока Эйрин наблюдала за сверстницами, каждая из которых стремилась первой добраться до финиша. Каждый год, когда в маленьком отверстии над пещерой показывалась красная луна, все девушки, достигшие семнадцати, отправлялись в подземелье за ребёнком, даже если у них не было пары. Теперь пришла и её очередь.

Эйрин встряхнула головой, приводя себя в чувство. Жизнь ведьм, как ни крути, никогда не была похожа на сказку. Люди жестоки, особенно с теми, кто от них отличается. И если когда-то ей и хотелось покинуть эти огромные подземные пещеры, где царило безвременье, которое заканчивалось только на то мгновение, пока красноликая луна светила в единственное окошко, связывающее её мир с человеческим, то теперь эти мечты казались детскими фантазиями. Тёмное чрево подземных пещер, его ледяные мутные источники, расчерчивающие пещеры, как вены, несущие кровь — вот то место, которое навсегда останется для неё домом. Но Эйрин больше не рвалась на поверхность. Она привыкла к пыльному воздуху, разъедающему лёгкие, к темноте, которая человеку показалась бы ослепляющей, к вечному холоду. Привыкла. И смирилась.

«Что ж… Пора», — и она, собравшись с силами, сделала очередной шаг вперёд. Голубые глаза горели холодным, обжигающим огнём, когда Эйрин перекинула чёрную косу за спину и вдруг побежала. Стройные ноги несли её быстро. Так быстро, что она начала обгонять соперниц, хотя, казалось бы, куда спешить? Всё равно для каждой ведьмы есть только одно, только ей предназначенное…

Она резко остановилась, будто налетев на невидимую стену. Прямо перед ней был тупик. Холодные гладкие стены пещеры дышали безнадёжностью, заставляя самых смелых и отчаянных задыхаться от страха и бессилия. Эйрин опустила взгляд и обняла себя, вздрогнув от холода, который проникал под кожу и мурашками разбегался по всему телу. Красное тёплое платье сейчас не спасало.

— Эй-рин, — услышала она тонкий голосок, звучавший, как тягучая мелодия, — Эй-рин, я здесь…

Эйрин начала вертеть головой, пытаясь понять, откуда доносится звук. Ей казалось, что он звучал в её голове, дразнил, пугал, заползая всё глубже. Туда, где от него уже не было спасения.

— Эй-рин, мамочка, я здесь, посмотри на меня, найди меня, — детский голосок не отступал. Эйрин всегда знала, что этот день наступит, но сейчас страх липким потом расползался по телу, заставляя её трястись мелкой дрожью.

Она закрыла глаза и позволила голосу вести её. Руки скользили по неровным поверхностям пещеры, изредка натыкаясь на острые выступы, режущие тонкую бледную кожу на длинных пальцах. Ноги спотыкались о камни, давили червей, пауков и прочую мерзость, живущую здесь с незапамятных времён… Но глаза Эйрин не открывала. Не открывала до тех пор, пока голос в её голове не замолк.

Пора.

Молодая ведьма подняла веки и недоумённо улыбнулась. Она нашла свою кладку. Перед ней лежали два больших красивых яйца. Одно из них переливалось красивым голубым цветом, таким же холодным, как и глаза Эйрин. Второе — чернело, затягивало этой чернотой, поглощающей любой свет, как и её волосы. И оба были тёплыми и пульсировали, напоминая о живущей в них жизни. Проблема была только в том, что у любой ведьмы могло существовать только одно яйцо. Только одно, как и ребёнок, что скоро из него вылупится.

* * *

Эйрин смотрела в глаза матери не отводя взгляд — твёрдо и упрямо. Как бы ни уважала она мать, как ни боялась бы круга семи — последовать традициям и лишиться того, что, видимо, было предназначено ей самой судьбой — увольте. Она была не готова отказаться ни от одного из своих обретённых детей, пусть кто-то из них и не был ей родным по крови. Но они её выбрали. И сейчас, глядя на два яйца, которые она с огромным трудом вытащила из подземелья, Эйрин чувствовала безусловную любовь. К каждому.

— Рина, — Вендела ещё раз попробовала достучаться до своей неразумной дочери, — посмотри на меня, милая, — она взяла Эйрин за подбородок и повернула к себе её лицо, — вспомни, ну не бывает у ведьмы больше одного ребёнка. А значит, второй может быть кем угодно! Ты понимаешь, что сейчас осознанно подвергаешь всех нас опасности только из-за того, что упрямишься? Они же ещё даже не вылупились. Ты не видела их, не слышала дыхания, не прикасалась к коже, что тебе стоит просто оставить одного из них на поверхности? Ради своего народа?

— Мам, а ты бы бросила своё дитя ради своего народа? Скажи мне?

Эйрин начала колотить нервная дрожь, но она только сильнее натянула длинные рукава тёплого платья на ледяные ладони.

— Или, может быть, ты так и сделала? Как, скажи мне, как я должна выбирать между ними? И почему, Хелингард меня побери, я должна выбирать? Только из-за того, что кто-то придумал дурацкий свод законов и правил? — она уже почти кричала, не замечая срывающегося голоса. — Это мои дети, и я не отдам их никому. Никому, даже тебе. Можешь перестать со мной разговаривать, можешь отречься, можешь выгнать, как выгнала папу, — Эйрин, погружённая в свою боль, не обратила внимания, как лицо её матери превратилось в каменную маску, а в синих глубоких глазах застыло выражение абсолютной обречённости, — я всё равно их не брошу.

— Закончила? — произнесла Вендела тихим голосом, почти шёпотом, так несвойственным гордой и властной жрице.