не жалеет, что из окна комнаты, в которой он живет сейчас, видно не море с его волнами, а тихий пруд с лебедями и утками и их домиками на островках. Потом Мария Евгеньевна показала ему книги, и Михайлов только подержал в руках те, которые ему понравились, особенно том рассказов Гаршина в хорошем переплете да книжечку стихов Блока с авторской надписью кому-то.

— Ужасно неудобно получилось: не предупредила вас, что книги у меня главным образом медицинские, — сказала Мария Евгеньевна. — Но вы все-таки отложите что вам понравилось, я посоветуюсь с дочерью. Она зайдет ко мне завтра после работы, приходите и вы часам к семи.

— Я, конечно, охотно приду, но только не из-за книг, мне просто очень нравится у вас, — отозвался Михайлов.

На другой день он побывал в Ленинской библиотеке, посмотрел некоторые иностранные журналы по своей специальности, по-холостяцки позавтракал затем в кафетерии, стоя у круглого высокого столика, а к вечеру, радуясь новому знакомству, пошел к Холмогоровой. Дверь на этот раз ему открыла невысокая, с красивыми карими, несколько усталыми глазами женщина, оказавшаяся именно дочерью Холмогоровой.

— Мама несколько нездорова, — сказала она, — но я просмотрела книги, которые вы отложили. Не обижайтесь, пожалуйста, но эти книги я хотела бы сохранить, особенно книжку Блока с. его надписью.

— Не такой уж я кровожадный библиофил, чтобы огорчаться из-за этого, — засмеялся Михайлов. — Просто книги я люблю, а сейчас они заменяют мне и привязанности.

— Подождите немного, мама все-таки хотела повидать вас.

Женщина вышла, и Михайлов остался один в кабинете с его устоявшейся тишиной. Кукушка резво выскочила, прокуковала один раз и скрылась.

— Мама лежит, но просит вас зайти к ней, — сказала женщина вернувшись.

— Я не спросил вашего имени и отчества.

— Меня зовут Людмила Сергеевна.

Мать лежала на диване.

— Извините меня, но я немного расклеилась. Ну, как же прошел у вас сегодняшний день? — спросила она, памятуя, что он проводит свой отпуск в Москве.

Михайлов сел рядом, рассказал, что с утра пошел в библиотеку и зачитался там журналами по своей специальности, а потом стал рассказывать и о поисках нефти, о том, как растет «Второе Баку», как в свое время прокладывали газопровод от Бугуруслана до Куйбышева и он принимал в этом участие.

— У меня от нашей вчерашней встречи осталось особенное чувство, — признался он. — Вы удивительно сумели сохранить то, что вам, видимо, так дорого.

— А как же иначе… ведь если любила человека, то это уже навсегда, это не может уйти, — сказала она задумчиво. — Мне, право, так неудобно, что я не предупредила вас насчет книг… а с теми, которые вы отложили вчера, дочь не хотела бы расстаться. Но возьмите что-нибудь просто на память… вам, кажется, особенно понравился том рассказов Гаршина, он правда в хорошем переплете. Возьмите на память Гаршина, а книги вы ведь можете купить и в магазине.

Она смотрела на него чуть грустно, она, наверно, понимала, что он очень одинок в Москве, понимала, может быть, и то, о чем он ничего не сказал, но что материнским сердцем она почувствовала.

— Хорошо, — согласился он, Гаршина я возьму, но позвольте и мне прислать вам что-нибудь на память. Пришлю хороший оренбургский платок, такого вы в Москве не найдете.

И получилось дальше так, что он не ушел, а остался, рассказал о том, как стал инженером-нефтяником, рассказал о первых искателях нефти в России — крестьянах Дубинских и рудоискателе на Ухте Федоре Прядунове, а потом пили чай на маленьком столике возле дивана, кукушка прокуковала уже восемь раз, а затем и девять, и Людмила Сергеевна стала собираться домой.

— Моя девочка уже вернулась, наверно и поджидает меня, она ездила сегодня к подруге на дачу.

Поднялся и Михайлов, поцеловал на прощание сухую старую руку и вышел вместе с Людмилой Сергеевной.

— Если вы торопитесь, возьмем такси, я провожу вас, — предложил он.

— Не надо. Верусе уже десять лет, и она вполне самостоятельная… да и живу я не очень далеко. У меня есть и вторая дочка — Оленька, ей шесть лет, сейчас она в детском саду под Москвой.

Они пошли по тихому, в садах, переулку.

— Вы тоже имеет отношение к медицине? — спросил Михайлов.

— Нет, я работаю корректором в издательстве. Когда-то училась на филологическом факультете, вышла замуж, из-за ребенка пришлось прервать учение, а вернуться к этому, уже не смогла.

— У моей сестры также две девочки, и примерно того же возраста, что и ваши, — сказал он только.

Некоторое время они шли молча.

— А почему книги заменяют вам и привязанности? — спросила она вдруг.

Том рассказов Гаршина был в его руке.

— Потому что моей жене надоел Бугуруслан, — ответил он напрямик. — Когда-то она училась живописи, теперь снова занялась ею в Ленинграде. Живопись для нее интереснее нефти, и вот я и чаевничаю, и сумерничаю со своими друзьями — книгами, они существа верные и никуда не уходят от человека.

— Странно иногда складывается в жизни… и несправедливо, и странно.

Людмила Сергеевна походила на мать, у нее были строгие, с ореховым отливом глаза, красивое удлиненное лицо с соболиными бровями — именно с соболиными бровями, и Михайлов подумал, как верны иногда бывают старинные определения. Он ощущал, что она человек сильной воли, и гордость не позволяет ей обнаружить ни единой душевной царапины, но царапины все же были и, видимо, глубокие.

— Вы живете втроем? — спросил он, не решившись задать прямого вопроса, и почему-то предполагая, что это именно так.

Она мельком взглянула на него.

— Да втроем. Когда-то мы жили вчетвером. Мой муж был строителем, он погиб несколько лет назад в результате несчастного случая. Старшей девочке было тогда шесть лет, а младшей всего два года. Все переменилось тогда в нашей жизни, пришлось окончательно расстаться с университетом и поступить на работу. Девочки растут, на руках у меня еще и мама… она часто болеет, оставлять ее надолго одну я боюсь.

— Мария Евгеньевна так трогательно бережет все, что связано с вашим покойным отцом, — сказал Михайлов.

— Верность у нас в крови… да ведь и вообще если есть что-нибудь настоящее в человеческих отношениях? то это прежде всего верность.

Женщина сразу стала чем-то внутренне близка ему со своей судьбой, с двумя своими девочками, конечно, она учит и их цельности и верности.

Они шли, думая каждый о своем.

— Вы теперь, когда будете у вашей мамы? — спросил Михайлов, когда они свернули в один из переулков на Петровском бульваре.

— У меня как раз завтра начинается отпуск, я везу Верусю в Липецк, там живет мать мужа.