В этом акте не называются имена детей, что весьма нехарактерно для документов подобного рода. Но мы можем получить кое-какую информацию о детях Ле Пилёра от первого брака. Так, в акте, зарегистрированном в Шатле 17 августа 1546 года, мэтр Жан Ле Пилёр-младший[67], проживавший в городе Флоранс, что в сенешальстве Тулузы, посетив Париж, «заявляет о дарении мэтру Мишелю Ле Пилёру, своему брату, стряпчему парижского Шатле, всех своих прав на имущество, причитавшееся ему после кончины покойной Мадлен Ле Пилёр, их сестры, при жизни монахини»[68]. Брат-стряпчий аккуратно зарегистрировал это дарение уже на следующий день, 18 августа 1546 года. Таким образом, хотя бы часть планов Жана Ле Пилёра сбылась: его сыновья «вошли в профессию» судейских.

В 1548 году адвокат Жан Ле Пилёр-старший составил новый акт, в котором уточняет некоторые статьи дарения 1539 года. Он вносит важное дополнение, отказавшись от статьи, в которой ранее резервировал за собой возможность поместить под ипотеку имущество на сумму до 1200 ливров, «так как он закончил свои дела и его решение таково, чтобы с Божьей помощью более ничего не закладывать и помещать под ипотеку». Также в дополнение к многочисленной недвижимости в Париже он передает детям еще один «дом в тупичке, выходящем на улицу Кенканпуа, примыкающий к дому „оловянного горшка“, который ранее принадлежал Нивуазенам»[69]. Этот запоминающийся домовой знак «оловянного горшка» встретился мне в другом акте, составленном год спустя: в своем дарении некий крестьянин Жан Дусе упоминает дом на улице Кенканпуа, «где висит обычно оловянный горшок», дом, по поводу которого ведется процесс в Шатле, ввиду узурпации его Жаном Ле Пилёром[70]. Таким образом, наш адвокат остается еще весьма активным и продолжает округлять свои городские владения, порой достаточно спорными методами.

Тем не менее в акте 1548 года Ле Пилёр говорит о завершении своих дел не случайно. Акт был составлен 3 марта 1548 года, и тем же числом датировано завещание адвоката.

Мне посчастливилось отыскать текст завещания в черновиках-минутах конторы нотариуса Жака Жуайе. Судя по всему, его составлял сам Жан Ле Пилёр. Документ представляет собой отдельную тетрадку, подшитую к связке минут и исписанную мелким, вполне читаемым почерком, совершенно непохожим на все те, которые встречались в данной связке[71].

Дело обстояло, по-видимому, следующим образом: Ле Пилёр сам составил завещание, полагаясь на свое знание нотариальной процедуры и формы. Нотариусы, однако, нашли в тексте некоторые несообразности, внесли правку, а затем составили гроссу — нотариальный акт на пергамене с полной формой вступления и заключения. Но вместо того, чтобы затем записать минуту, передающую точное содержание документа и хранящуюся в архиве нотариальной конторы, нотариусы или их клерк просто подшили составленный Ле Пилёром акт к связке текущих документов. Это сэкономило им трудовые затраты: если за гроссу платил клиент, то минуты клерки записывали бесплатно (поэтому текст обычной минуты неудобочитаем из-за плохого почерка и обилия сокращений). Здесь же почерк нотариуса встречается лишь на полях десятистраничной тетради[72].

Таким образом, мы имеем дело с «олографическим» завещанием, составленным самостоятельно, без помощи нотариуса и, как правило, не совпадавшим с принятым формуляром. В него следует вчитаться внимательнее: помимо информации о конфликтах между наследниками в нем есть сведения о сторонах жизни парижан, малоизвестные нам по другим источникам.

Этот объемный документ начинается пространным разделом «благочестивых статей» (les clauses pieuses). В свое время подобные разделы завещаний интенсивно изучались французскими исследователями, пытавшимися реконструировать отношение людей прошлого к смерти и определить динамику этих изменений[73]. Текст Ле Пилёра немного отличается от принятой формы и начинается следующим образом:

Поддавшись пафосу, Ле Пилёр явно что-то напутал с местоимениями. Его следующая фраза может показаться нам тавтологичной: