Анна Степановна сжала губки в куриную гузку. Ей явно не хотелось продолжать разговор на эту тему.

– Руслана, ты не обязана была… – сказала Эльвира.

Руслана пожала плечами:

– И что ты лезешь со своими советами, дорогая? Я вот не пойму, Элечка, почему тебя из завещания не вычеркивают? А ведь ты тут никто.

– Я мать его внуков, – парировала Эльвира. – Никто тут – вы с Виолеттой. А ты уже решила, что купишь на завещанные денежки своему алкашу и рецидивисту?

От Эльвиры я такого не ожидала. От Русланы, впрочем, тоже.

– Да как ты смеешь?! – взвилась она. – Да что ты знаешь?!

Эльвира хмыкнула, в ее глазах сверкнуло что-то нехорошее.

– Да уж знаю! Мне сын все рассказал! Просто удивительно, как некоторые умеют замуж выходить и при этом содержать любовника?

Скандал разгорался. Я уже ожидала начала веселой потасовки двух матрон, как в столовую вернулся Илья и, быстро сообразив, что творится нечто неприличное, прекратил веселье:

– Эля, Руслана, не надо. Руслана, ты бы к дочери сходила, у нее, кажется, истерика. Валерка, – обратился он к перепуганному бабскими разборками другу. – Налей Эле коньяку.

Порядок был восстановлен.

После ужина народ разошелся по своим комнатам. Оказалось, все члены семьи, а также гости вроде меня и человек, работающий на деда за стол и кров, обитали на одном этаже.

Эльвира, Никита и Андрей Викторович с супругой – в правом крыле, где осталась навеки пустовать комната Кости, а Руслана с Валерием Викторовичем, Виолетта и дед – в левом. Мне досталась козырная комната с окнами, которые находились прямо над входом в дом, комната Ильи была напротив. Его окна, насколько я могла догадаться, выходили на сторону хоздвора и степи, где так здорово ездить верхом.

Поздно вечером я поняла, что мне не спится. Это было ничуть не удивительно, потому что мои безмятежные дни миновали. Где-то в глубине сумки у меня валялась пачка сигарет, которые в данной ситуации могли оказаться нелишними. Курить в комнате я не хотела, а потому вышла из дома в парк.

На ближней ко входу лавочке сидела Эльвира.

– О, Неточка, – приветливо сказала она, заметив, что я вышла из дома. – У тебя, случайно, нет сигаретки?

Я показала ей пачку, и мы обменялись понимающими улыбками.

С наслаждением закурив, Эльвира сказала:

– Ночь такая красивая, правда?

Не согласиться с ней было невозможно. Здесь, за городом, в отсутствие уличного освещения да при незагазованном воздухе звезды имели пугающие размеры. Я откинулась на спинку лавки и стала смотреть вверх, пытаясь различить созвездия.

– Ты, наверное, скучаешь по сестре? – спросила Эльвира.

– Очень, – ответила я. – Мы с ней были единым целым. Что происходило со мной – то и с ней. Но вам, наверное, еще хуже…

– Говорят, что матери любят всех детей одинаково. – Ее слова звучали как реплика из какой-нибудь классической пьесы. – Но сейчас мне кажется, будто Костю я любила больше. Как же тяжело терять детей!

– А каким он был в детстве?

– Костя? – Эльвира оживилась: – Они с Никиткой совсем разными были. Костя более спокойный, даже замкнутый. Он любил читать, к наукам склонность имел. И хитрючий был. – Она даже рассмеялась. – А Никита – тот наоборот. Эмоциональный тип, экстраверт. Если что не нравится, тут же сообщит в полный голос. Но братья не ссорились. Костя старшего брата обожал и всегда плясал под его дудку. Никита больше на деда похож, а дед всегда больше Костю любил. Да и все больше Костю любили…

Рано утром я проснулась, но встать смогла не сразу. Верховая прогулка отразилась на моих мышцах весьма болезненно: ни согнуть, ни разогнуть ноги, ни встать, ни сесть… Еще у меня страшно болел копчик и отсвечивал синяк от стремени на щиколотке правой ноги.

Но это были мелочи. Гораздо хуже было состояние моего ума. Я очень сожалела о непродуманности своих действий, об отсутствии хоть какого-то мало-мальски обоснованного плана, о своей неопытности в области человеческих отношений. К тому же я была дезориентирована состоянием влюбленности, отрицать которую было бессмысленно.

И даже сейчас, ругая себя на чем свет стоит, я видела перед собой улыбку Ильи. Она всегда оказывалась неожиданной, быстрой и яркой. В какой-то момент немного отчаянной или даже яростной… Нет, это фантазии. Но было что-то необычное в его улыбке, как в улыбке Джоконды, – неуловимая эмоция, которую невозможно описать или отразить.

«Джоконду приплела, – сказала я себе тоном Ветки. – Влюбилась ты, вот и все. А сама и в голову не берешь, что Илья старше тебя ровно в два раза!»

Если бы Ветка и вправду мне это сказала, то я бы смогла ей ответить, что сорок пять – это не шестьдесят. Да и не выглядит Илья на такие большие годы – худой, плечистый, темноволосый мужчина с мальчишеской улыбкой.

Я влюбилась.

Мне хотелось бесконечно думать об этом, но тут я услышала в коридоре встревоженные голоса. В мою дверь постучали.

– Войдите, – сказала я, накидывая халат.

В комнату заглянул властитель моих грез. Он был немного угрюм и забыл побриться, поэтому сейчас было легче поверить в его сорок пять.

– С добрым утром. У нас тут трагедия. Ты не могла бы помочь?

Оказалось, что пятнадцать минут назад Никита заглянул в комнату матери и нашел ее мертвой. Она покончила с собой, выстрелив из пистолета себе в висок.

Попросив две минуты, чтобы одеться, я вышла в коридор. Здесь уже бродила вся семья, за исключением деда.

– Чем я могу помочь? – спросила я Илью. Из всего табора только он не воздевал руки долу, не охал, не ахал и не разливал по полу валерьянку.

– Пожалуйста, побудь с Никитой.

Никита был в своей комнате. Я вошла очень тихо и остановилась на пороге.

Обстановка здесь была гораздо более аскетичная, чем в тех комнатах, где я уже побывала: полутораспальная кровать, застеленная темно-синим пледом, стол с компьютером, книжные полки, на которых стояли солидного вида издания по экономике, химии, менеджменту. Журнальный столик, два небольших кресла, телевизор, стереосистема. Комната взрослого мальчика или комната трудоголика, отказавшегося от хобби и развлечений.

Хозяин комнаты, одетый в брюки и темную рубашку навыпуск, метался по комнате, сжав руки в кулаки.

– Никита, хочешь, я тебе чаю сделаю? – Как надо себя вести с человеком, у которого застрелилась мать, мне было непонятно.

Он обернулся ко мне. Его черные глаза казались огромными на узком лице. Огромными и отчаянными. Я не знала, что он сейчас скажет или сделает, и это смущало.

– Нет, не надо чаю.

Он сел на краю своей кровати, но тут же снова подскочил. Я подошла к нему и попыталась взять его за руки.