Его супруга, скромная и тихая, не произнесшая еще ни одного слова, стала беззвучно плакать.

– Ничего, Аннушка, все живы и здоровы, приживемся! – попытался он ее приободрить. Но она уткнулась ему в морозное плечо и мелко-мелко затряслась, всхлипывая. – Ну будет тебе, будет, работа пока есть, жильё господин Незлобин сейчас представит, прокормимся!

– Конечно, пойдемте в комнату. Там сын жил, удобная большая комната, вы там хорошо разместитесь, – сказал Андрей Николаевич и пошел вперед, подхватив тяжелый профессорский портфель с нотами. Аркаша схватил чемоданы и, пропуская всхлипывающих женщин вперед, пошел следом.

– Вам спокойно будет у меня в комнате, я даже рад, что именно вы в ней станете жить, – говорил Аркаша, обращаясь к Идочке, девушке очень приятной наружности, скромной, в меру изысканной, все время опускающей длинные ресницы. Она вдруг взмахнула на Аркашу этими ресницами-бабочками, и он неловко споткнулся, хотя решил, что это случилось не из-за Идочки и ее чудных глаз, а потому что чемоданы были слишком тяжелыми.

Как только все разошлись по комнатам, во входную дверь снова забарабанили. Андрей Николаевич нехотя пошел открывать. На пороге стоял мужчина с рюкзаком и большим походным чемоданом, обклеенным разноцветными наклейками. Он был в длинном черном пальто и черном суконном башлыке, почти закрывающем лицо. Когда мужчина откинул башлык, Андрей Николаевич увидел, что на лице у него повязка, закрывающая глаз.

– Здравствуйте! Господин Незлобин? – спросил незнакомец. – Вот бумаги, меня к вам подселяют, вас предупредили? Я Бубновский Генрих Александрович, приват-доцент Московского университета, преподаю еще и в медицинском. Я могу войти?

– Конечно, прошу, – сказал Андрей Николаевич и пропустил мужчину в дом, разглядывая бумаги.

– Генрих Александрович! – закричал Аркадий. Он только что оставил рыдающих женщин в своей комнате, теперь, правда, уже их, и подошел посмотреть на нового жильца. – Вы помните меня? Я слушаю ваши лекции про паразитов в медицинском. Второй год уже! – обратился он к только что вошедшему.

– А как же, молодой человек, знаю вас. Это родитель ваш? Очень приятно, – Он пожал руку несколько удивленному Андрею Николаевичу. – Ваш сын заслуживает всяческих похвал, – сказал он. – Не пропустил ни одной моей лекции, интересуется предметом, задает вопросы. Так теперь мы соседи? Рад, весьма рад!

Аркаша стоял с чуть приоткрытым от удивления ртом, не в силах поверить, что его учитель, самый интересный из всех, будет теперь жить с ним в одном доме, в соседней комнате, и что они будут видеться намного чаще, чем просто в институте.

– Я тоже очень рад, Генрих Александрович! Совсем не ожидал вас увидеть. – Аркаша весь засветился от счастья, не понимая еще, кто из новых жильцов его заинтересовал больше – мгновенно и так мило заливающаяся краской Идочка или замечательный ученый, так смешно уважающий мерзких паразитов. Хотя Аркаше это было не очень важно – они оба теперь будут его соседями, это же так хорошо. Он совсем не жалел своей комнаты, наоборот, где-то в глубине души ему было даже приятно, что такая хорошенькая девушка будет спать на том же месте, где вчера еще стояла его кровать.

Аркаша снова пошел помогать, подхватил разукрашенный чемодан Генриха Александровича и потащил его в бывшую комнатку прислуги, довольно маленькую, но очень милую, выходящую в заснеженный тихий двор, начинающий голубеть в вечернем солнце. Учитель вошел в комнату, огляделся и заулыбался:

– Как мне повезло! Это похоже на жилье, которое я снимал в Париже, только там была мансарда, под самой крышей, а здесь у земли совсем, мне нравится! Сугроб почти до окна достает! Ну-с, молодой человек, спасибо и обращайтесь ко мне, если возникнут какие-то вопросы по учебному процессу. Да и вообще, если возникнут вопросы. – Потом огляделся и спросил у Аркаши: – А у вас зеркало есть?

– Одно зеркало у нас в комнате стоит, другое – в прихожей, больше нет нигде. А что? – ответил Аркадий.

– Я разные опыты провожу, мне для них зеркало необходимо. Мое мне не дали вывезти. Сказали мебель не трогать, только носильные вещи, все строго. Сколько ни упрашивал, не разрешили. А я все просил и просил, уж очень оно мне необходимо. Но потом матросик один гаденький взял и бросил в зеркало поленом, глядя на меня, смотри, мол, зеркало твое семейное, вот так и с вами будем, по-нашему, по-рабоче-крестьянски. Оно вдребезги. Зря это он, зря, аукнется ему. Перемешали всех, как кашу в котле, зачем, спрашивается? Столько всего разрушили, растоптали, а что дальше? Так что работу свою исследовательскую продолжить без зеркала не смогу… Жалею.

– А что именно вы изучаете, Генрих Александрович?

– Покажу, если хотите, занимаюсь исследованиями, так сказать, опытами с зеркалами. Это такое дело, не все приемлют. Не испугаетесь ли?

– Почему же? Что за опыты? – поинтересовался Аркадий.

– Разные, молодой человек, разные. Опасными уже не занимаюсь, а так, по мелочи. С духами могу поговорить, будущее узнать, как бабка-гадалка, как это ни смешно звучит. Вот устроюсь и вечером покажу, если сами не побоитесь и близким вашим не помешаю.

– Родители с сестрой уходят в школу, собрание там как раз, дома никого не будет, – пообещал Аркаша.

– Вот и отлично. Как разберусь с вещами, постучусь к вам, – сказал учитель и, кивнув, пошел к себе.

Через час, а может, и больше, в «час меж волка и собаки», когда темнота еще не все съела на улице и когда скорее угадывалось, чем виделось, в дверь Незлобиных раздался тактичный стук. Родители с Лизонькой уже ушли, и Аркаша очень ждал этого визита. Он не совсем верил в происходящее и никак не мог соединить все эти личности воедино – учителя, читающего блестящие лекции, экстравагантного поэта-мистика, ученого, наделяющего паразитов чуть ли не волшебными могучими качествами, и одновременно странного соседа, совершенно будто бы не связанного с естественными науками и так заинтересованно рассказывающего о сверхъестественных свойствах зеркал. Аркаша открыл дверь, и Генрих Александрович вошел, оглядываясь. Он увидел большое зеркало и сразу направился к нему, спросив по дороге: «Можно?» Подойдя, положил ладонь на гладкую холодную серебряную поверхность и улыбнулся чему-то своему.

– Ваше давнишнее, семейное, да? – взглянул он на Аркадия своим единственным черным глазом.

– Да, стоит тут, сколько я себя помню. Сегодня только место ему поменяли, оно напротив окон было, а сейчас вот сюда перенесли, непривычно пока, дверь отражает.

– Дверь отражает, – задумчиво повторил Генрих Александрович. – Менять место зеркалам нехорошо, неправильно это. – Он был немного возбужден, руки его гладили зеркало, будто пытались найти зацепку или потайной ключ, который должен был что-то открыть. Ощупывая зеркало и раму, учитель пристально смотрел на себя в отражение.

– Отойдите пока чуть левее, Аркадий, вам не надо сейчас появляться в отражении, – сказал он, и Аркадий отошел к окну, глядя с интересом на странное поведение учителя, который все еще продолжал оглаживать огромное полотно.