Она открыла глаза. Из них выкатились новые слезинки. Сона повернула голову и глянула на Дэсса, словно не узнавая.

— Прости, — повторил он, хотя СерИвы никогда не просят дважды.

Она дернулась, желая высвободить руку из-под его ладони. Дэсс не позволил, крепче сжал ее тонкие пальцы.

— Сона, я был дураком и всему поверил. Но я хочу привести тебя в замок женой…

— Уходи, — прошептала она. — Дэсс! Любимый мой… Уходи скорей!

— Отчего ты меня гонишь?

— Посмотри…

Он не мог понять, на что смотреть. Сона тыкала подбородком себе в плечо, однако в красноватом свете придавленных горем, меркнущих шаров Дэсс ничего не мог разглядеть. Шерсть и шерсть — любимая, Сонина. Быть может, слегка потускневшая, но и только.

— Видишь? — слабым голосом спрашивала Сона. — Ты видишь?

— Нет, — признался он честно. — Подумаешь, хворь завелась! Я отнесу тебя в замок. Наш лекарь посмотрит и вылечит.

— Дэсс… — из помутневших глаз катились слезы. — Не трогай меня… заразишься… Это лун… лунная лихорадка!

Княжич не отшатнулся. Одному Ханимуну ведомо, чего ему стоило не отпрыгнуть и не кинуться вон. Он наконец разглядел-таки беловатые волоски на плече у любимой. И несколько светлых волосков над глазами, а левое ухо было ими покрыто сплошь. Да: это лунная лихорадка, от которой спасения нет. Вскоре Сона побелеет вся, потом шерсть осыплется, и Сона умрет.

— Ханимун меня покарал, — прошептала она. — Уходи, я прошу. Дэсс, я любила тебя… как любят только бездетные… тебя и наших не рожденных детей… Уходи! Твоя мать… она хочет тебе добра. Ты найдешь другую женщину… пусть у нее будет серая шерсть… в память обо мне. Да уходи же наконец! Заболеешь! Счастье ты мое… быстрый горный ветер… звон серебряных звезд…

— Уходи, — услышал Дэсс голос за спиной. — Не мучай ее.

Он оглянулся. У входа стояла мать Соны — усталая, сильно постаревшая.

— Иди домой, — повторила она. — И прости нас с Соной.

Дэсс вынул припрятанный в складках одежды пузырек, поставил на каменную полочку в изголовье постели. Сам удивился, как вспомнил про флакон.

— Лихорадка боится этого запаха. — Великий Ханимун, не наказывай за невинную ложь! — Сона, пока ты будешь нюхать это… эту… — он забыл, как называется пахучая жидкость, — этот дух, лихорадка не поползет дальше.

— О-о, лекарь, — вздохнула мать Соны. — Беги отсюда, пока…

Дэсс не слышал, что она сказала дальше: он сорвался с места и кинулся бежать, словно от лесного пожара. Он несся всю дорогу к замку, в воротах сшиб стражника и кинулся к матери, прервав ее дневную молитву о благополучии дома.

— Сона умирает!

Больше он ничего не помнил — как будто провалился в промытый дождями колодец в горах. Глухая чернота без малейшего проблеска света. Наверное, так же выглядело изнутри горе Соны.

Потом, когда Дэсс очнулся от своего черного сна — если то был сон, а не смерть, — ему рассказали, что родители Соны ошиблись, у нее оказалась не лунная лихорадка, а снежный лишай. Приятного мало: от снежного лишая шерсть выцветает и осыпается, на коже появляются вонючие язвы, но через несколько лун они исчезают, и вырастает новая шерстка, лучше прежней. Снежно-белая, как у дочерей Вас-Лия. У них-то, конечно, не было никакого лишая, а вот Сона — да, подхватила где-то заразу. Не иначе как в городе отиралась по притонам. Да-да, все правда было, что она рассказывала про любившего ее человека. Многие СерИвки идут в город ловить удачу. Особенно такие бездетные, как Сона. Ну что за труд — поласкать немного человека? Женская магия любви действует и на СерИвов, и на людей одинаково. Люди платят за нее ой как дорого — им ведь в диковинку, их женщины такого не умеют. Вот и Сона подалась в Тэнканиока-ла, благо ходить недалеко. Богатые шелка откуда? Продали ей их, не подарили. Она же заработала на своих ласках — вот и заплатила. А подарками не взяла — слишком гордая. Дэсс, почему ты не веришь старшим? Тебе и мать говорит, и отец подтверждает, и сестра клянется…

Дэсс не верил. Он упрашивал Касса сказать правду, однако старший брат отмалчивался, уходил. Лгать не хотел, но и правда с уст не срывалась.

Княжич снова сбежал из замка. Оказалось: за время беспамятства так ослабел, что к дому Соны пришлось подползать на локтях и коленях. Так и ввалился внутрь — перемазанный в земле, в драной одежде.

Дом был полон княжеских вещей. Дэсс без труда узнавал знакомую с детства посуду, занавеси, ковры, безделушки. Шары ярко светили, поскакушка носилась по комнатам и звонко насвистывала, охорашивалась, приглаживала перья. Мать Соны выглядела довольной и жизнерадостной, отец поздоровался с княжичем, добродушно усмехаясь. Вот только своей любимой Дэсс не нашел.

Он попросил сказать, где Сона, но отец и мать промолчали, чему-то улыбаясь. Княжич не стал просить дважды и приготовился уйти. Ведь можно и по другим домам поспрашивать — наверняка соседи что-нибудь знают.

— Постой, — мать Соны вручила ему кусок шитого золотом шелка. — Дочка просила передать.

Чувствуя, как забухало сердце, Дэсс впился глазами в Сонино рукоделие. Древние знаки СерИвов. Откуда Соне их знать? Быть может, ее научила княгиня?

Знаки говорили о любви и скорой встрече. Выходит, и впрямь была не лунная лихорадка, а снежный лишай? Однако что-то шептало Дэссу: это все ложь, ложь…

Впрочем, ничего не оставалось, кроме как набраться терпения и ждать.

Дэсс терпеливо ждал. Сона не возвращалась.

Потом неожиданно умер Касс.

А спустя семнадцать дней с Дэссом случилось не пойми что. Ни в одной легенде не говорилось о переселении СерИва в человеческое тело. Ханимун знает, что за напасть…

Дэсс очнулся от воспоминаний, поглядел вокруг. Район со зданиями, похожими на ледяные глыбы, остался позади, мобиль Мстислава катил среди буйной зелени: стены, окна, крыши домов — все было зеленым и к тому же украшено висячими садами. Внизу под путепроводом росли деревья, в их кронах прыгали с ветки на ветку рыжие поскакушки и какие-то разноцветные инопланетные существа. Веселые поскакушки не ссорились с пришельцами; точно так же и СерИвы мирно ужились с явившимися на их планету людьми.

Граница города оказалась совсем близко. Дэссу видна была желто-бурая незастроенная равнина, а за ней — горы, до половины срезанные нижним краем уходящих темных туч.

— Скоро приедем, — сообщил Мстислав, не отрывая взгляд от дороги. Лицо телохранителя показалось княжичу еще более суровым, чем прежде. — До, скажи мне…

— Я не Домино. Я Дэсс. — Неизвестно, какой кэт кусал его в задницу, но упрямые слова сорвались помимо воли.

Мстислав прищурился. Дэссу сбоку видно было, как недобро сузился яркий карий глаз.

— Послушай, дорогой мой, — начал телохранитель, и слова «дорогой мой» прозвучали, как будто он обругал княжича. — Для меня ты — Домино, возомнивший себя серивом. И для господина Донахью — тоже. Иначе, — Мстислав сделал паузу, во время которой княжичу стало порядком не по себе, — в полиции тебя назовут убийцей и узурпатором.