– …прорвалась, мэм! Она прорвалась, вот почему он с ума сходил!

Эмбер еле поднялась на ноги и тут увидела, что большое вздутие чумного бубона лопнуло, будто верхушка взорвалась и образовался кратер вулкана. Дыра была такая большая, что туда вошел бы палец. Из отверстия хлынул поток темно-красной крови, и на постели быстро растеклась кровавая лужа, промочившая все насквозь. Вместе с кровью изливалась водянистая жидасость, потом потек желтый гной.

Эмбер отправила Спонг на кухню за теплой водой и стала немедленно смывать кровь отовсюду. Окровавленные тряпки уже громоздились на полу горой, сиделка отрывала все новые куски от простыней, но перевязать рану не получалось: тряпки сразу же промокали. Эмбер никогда не видела, чтобы из человека вытекло столько крови, и это напугало ее.

– Ведь он умрет от потери крови! – отчаянно крикнула она и швырнула еще одну окровавленную тряпку в ведро. Лицо Брюса уже не было багровым, он сильно побледнел, щеки, заросшие щетиной, были холодными и влажными.

– Он крупный мужчина, мэм, ему не страшно потерять много крови. Вы благодарите Бога, что опухоль прорвалась. Теперь у него есть шанс выжить.

Наконец поток крови иссяк, хотя она и сочилась понемногу. Эмбер сделала перевязку и вымыла руки теплой водой. К ней приблизилась Спонг с жалкой улыбочкой и захныкала:

– Ведь уже полчетвертого, мэм. Можно я посплю?

– Хорошо, спи. И благодарю.

– Сейчас почти утро, мэм. Как вы думаете, я могу получить бренди, а?

Эмбер отправилась на кухню и принесла ей бутылку. Вскоре она услышала из-за закрытой двери, как Спонг напевает песенку, но потом раздался сильный храп, который продолжался час за часом. Эмбер была занята перевязками, наполняла бутылки горячей водой. Ближе к утру, к ее великому облегчению, лицо Брюса стало оживать и порозовело, дыхание стало более равномерным, а кожа сухой.

На восьмой день Эмбер была убеждена, что Брюс выживет, и миссис Спонг согласилась с ней, хотя призналась, что ждала смерти его светлости. Но чума либо быстро отбирает жизнь, либо человек остается жить. Те, кто остается в живых на третий день, могут еще надеяться, а те, кто прожил неделю, выздоравливали наверняка. Но период выздоровления был длительным, тяжелым, сопровождался глубокой физической и умственной депрессией, во время которой любое неожиданное или чрезмерное напряжение могло привести к фатальному исходу. С того дня, когда опухоль прорвалась, Брюс лежал на спине и никаких тревог своим поведением больше не вызывал: беспокойство, бред, приступы агрессий – все это прекратилось, силы быстро восстанавливались. Он покорно глотал пищу, которую подносила ему Эмбер, но усилия изнуряли его. Большую часть времени он спал, хотя иногда глаза были полуоткрыты.

Эмбер трудилась не покладая рук, но после прорыва опухоли она могла спать по ночам. Всю работу по уходу она выполняла с энтузиазмом и даже с некоторым удовольствием. Все, чему ее научила Сара, – готовка, уход за больными, ведение хозяйства – сейчас вспомнилось, и Эмбер гордились тем, что справлялась со всем этим лучше, чем три служанки вместе взятые.

Она не отваживалась помыть Брюса, но старалась содержать его в чистоте, и с помощью Спонг ей удалось сменить постельное белье. Квартира находилась в безукоризненном состоянии, будто Эмбер ожидала посещения тетушки. Она мыла пол на кухне, стирала полотенца и простыни, а также свою одежду. Все белье она гладила утюгом, каждый день мыла посуду щеткой и мылом и ставила перед камином на просушку, как учила ее Сара. Все кастрюли и котелки сверкали чистотой. Ее руки начали грубеть, появились волдыри, но теперь ее это беспокоило не больше, чем сальные волосы и отсутствие пудры на лице вот уже полторы недели. «Когда он начнет обращать на меня внимание, – говорила себе Эмбер, – я займусь собой». А пока ее единственной компанией были Спонг да лавочники, когда она ходила за провизией, а для них внешний вид не имел значения.

От Нэн не было никаких вестей, и, хотя она беспокоилась и о Нэн, и о ребенке, она убеждала себя, что с ними все в порядке. Насколько ей было известно, чума обошла деревню стороной. К тому же вполне вероятно, что ее письмо не дошло до Нэн. Эмбер довольно хорошо знала свою Нэн и верила в ее верность и в ее находчивость. И теперь надо отбросить все сомнения и считать, что с ними все в полном порядке.

Чувствовала она себя хорошо, как и прежде, что она объясняла действием бивня единорога, золотой елизаветинской монеты, которую держала за щекой, и еще следствием ежедневной процедуры: она отрезала от своих волос крошечный локон и выпивала его с водой. Эта последняя мера была предложена Спонг, и обе они неукоснительно выполняли обряд. Еще бы не верить – ведь Спонг побывала уже в восьми домах, охваченных чумой, и до сих пор не заболела! Иногда Эмбер использовала дополнительное средство – она молилась Богу.

После своего второго посещения доктор Бартон не появлялся, и Спонг с Эмбер обе решили, что он либо умер, либо убежал из города, ибо чума свирепствовала все сильнее и все больше докторов уезжало. Но теперь, когда Брюсу становилось лучше, эскулапы больше не заботили Эмбер.

Каждое утро, когда она кормила Брюса завтраком – обычно это было питательное питье, – она меняла повязку на большой ране, умывала ему лицо и руки, чистила зубы, а потом садилась рядом и причесывала ему волосы. Это занятие доставляло ей удовольствие каждый день, ибо заботы окружали ее день-деньской и у нее оставалось мало времени просто побыть с Брюсом. Иногда он глядел на нее, но взгляд оставался тусклым и невыразительным, она даже не могла понять, видит ли он, кто склоняется к нему. Но всякий раз, когда он глядел на нее, Эмбер улыбалась, надеясь на ответную улыбку.

И наконец это произошло – на десятый день его болезни, когда Эмбер сидела у его постели и смотрела ему в лицо, собираясь расчесывать волосы по-прежнему жесткие и густые. Она приложила руку к его шевелюре и улыбнулась светлой и счастливой улыбкой. Она поняла, что он наблюдает за ней, что действительно видит ее, что наконец узнал ее. Легкая дрожь пробежала по ее телу, когда он начал улыбаться ей, а она нежно провела пальцами по его щеке.

– Храни тебя Господь, дорогая моя… – Голос Брюса был тихим и хрипловатым, скорее, это был шепот; он повернулся и поцеловал ее пальцы.

– О Брюс…

Она могла только пробормотать его имя,, потому что в горле был комок и из глаз брызнули слезы, она смахнула их, а Брюс закрыл глаза, устало отвернул голову и слегка вздохнул.

После этого Эмбер всегда могла угадать, когда Брюс был в полном сознании. Понемногу он начал разговаривать с ней, хотя лишь через много дней он смог произносить несколько слов подряд. Эмбер не принуждала его говорить, она знала, каких усилий ему это стоило и как он устает после разговора. Его глаза часто следили за Эмбер, когда она была в комнате. Она видела благодарность в его взгляде, и это разрывало ей сердце. Она хотела сказать ему, что не много сделала для него: лишь только то, что должна была сделать, потому что любит его и что она никогда не была так. счастлива, как в последние дни, когда отдала всю свою энергию, все силы, физические и духовные, для него. И что бы ни было у них в прошлом, что бы ни ждало их в будущем, в ее душе навсегда останутся эти несколько недель, когда он полностью принадлежал, ей.