Никаких селебрити не обнаружилось. Будто прилетела в Африку на сафари, а там ни львов, ни другого зверья. Зато в воздухе отчетливо чувствовался запах рыбы.

Дэниел и по пути к столику не дал мне рта раскрыть. Со своей новой машины переключился на свой новый роман – «Поэтика времени».

– Концепция та же, что в «Стреле времени»[4]. Герои полагают, что время движется вспять, а оно на самом деле движется вперед.

– А это разве не то же самое, что и реальный ход времени? Время – оно ведь и так вперед движется.

– Джонс, речь идет о концептуальной литературе. Я пишу роман в жанре экзистенциализма.

Что это с ним? Для Дэниела норма – заставить тебя поведать ему, какие трусики ты в школьные годы носила.

– Конечно, конечно. Но все-таки, – не сдавалась я, – разве это не будет чересчур, что называется, «в лоб», а?

Принесли меню. Стопроцентно рыбное. Рыба во всех видах: суши, тэмпура – словом, все, чем сотни лет японцы закусывали саке. Деточка почуяла неладное, напряглась в животе.

– В какой лоб, Джонс?

– Я говорю, если время движется вспять, это же сразу заметно. Машины едут задом, рыба плавает хвостом вперед, – зачастила я.

В животе начинался бунт.

– Рыба?

Под гнетом непривычной, вызванной беременностью пассивности я позволила Дэниелу сделать заказ и продолжить распространяться о своем романе, где время движется вспять, но при этом как бы и не вспять. Не уставала удивляться Дэниелу. Похоже, у него новый бзик – хочет, чтобы его всерьез воспринимали. Наверное, бзик вызван кризисом среднего возраста. У помешательства на машине тоже оттуда ноги растут. Я собираюсь стать матерью; Дэниел собирается выйти в тираж.

– Видишь ли, Джонс, речь об альтернативной концептуальной вселенной, – продолжал Дэниел. – Никакой рыбы в «Поэтике времени» просто нет.

– Слава богу! – с искренней радостью воскликнула я.

Когда принесли наш заказ – сплошь из рыбы, – я уверилась: надо завязывать с «Поэтикой времени» и переходить к сути дела.

– Я говорю, это новая реальность, заставляющая человека задаваться вопросом…

– Да, да, очень интересно. Послушай, Дэниел, я должна тебе кое-что…

– Знаю, знаю, знаю, знаю, – перебил он. Выдержал театральную паузу и включил более привычного Дэниела – иными словами, весь подался ко мне, заглянул в глаза с намеком на задушевность. – Я вел себя кошмарно, Джонс. Нужно было обрывать твой телефон, терроризировать тебя излияниями на тему неповторимости нашей бурной ночи. Нужно было выражать благодарность посредством цветов, безделушек и шоколадок, отлитых по индивидуальному заказу с нашими именами на миниатюрных сердечках. Но пойми, Джонс: все это время меня мотало по кругам литературного и окололитературного ада. Ты даже не представляешь, каково держать в голове целый роман, какая это тяжкая ноша для интеллекта…

– Послушай, Дэниел…

– Да, Джонс?

– Ты можешь помолчать? Уже сорок бочек наговорил.

– Ты права. Права, как всегда. Ну-ка, давай, напомни, какие трусики ты носила, когда была школьницей?

К горлу подступила тошнота.

– Что с тобой, Джонс?

– Видишь ли, мне что-то не хочется рыбы. То есть категорически не хочется. Может, они бы запекли для меня картофелину-другую, а?

– Пойми, Джонс, «Нобу» – японский ресторан. Они не подают в качестве закуски ни печеную картошку, ни рулеты с джемом, ни пироги со свининой – ничего в этом духе. Ты заказала восхитительного лосося, маринованного в мисо-пасте, водорослях и саке по рецептуре, которой четыре сотни лет. Ну так давай, ешь его, не упрямься. Будь хорошей девочкой.

Все мои силы сосредоточились на том, чтобы проглатывать и не выпускать обратно кусочки «восхитительного лосося»; поэтому, когда швейцар распахнул передо мной дверцу Дэниеловой машины и оттуда пахнуло свежей кожей, факт наличия во мне младенца все еще не был преподнесен Дэниелу, даром что сам младенец успел вступить в конфронтацию с «восхитительным лососем».

– Чудесный вечер, – пробормотал Дэниел, нажав какую-то кнопку на приборной панели, отчего «Мерседес» с ревом рванул с места.

– Дэниел, я должна тебе кое-что…

«Восхитительный лосось» устремился вверх по пищеводу.

– Днл, стнв мшну, – пробулькала я полным ртом рвотных масс, сдерживаемых только моими ладонями.

– Извини, Джонс, не расслышал.

Все. Свершилось.

– Боже всемогущий! Джонс, что происходит? Фу! Кошмар! Ад кромешный. Какого дьявола?.. – заорал Дэниел, когда рвота, брызнув сквозь мои пальцы, равномерно распределилась по жемчужно-серому интерьеру.

23.00. Моя квартира.

Прости меня, доченька; прости за все. Мамочка исправится, честное слово. Не волнуйся, отдыхай у мамочки в животике. Мамочка сама все сделает. Нас с тобой ждут отличные времена. А пока мамочка позвонит твоему дедуле.

Суббота, 14 октября

Папин клуб, Лондон.

До чего славно было повидаться с папой! Я все ему рассказала, а он взглянул на меня своими добрыми и мудрыми глазами и крепко-крепко обнял. Мы сидели в библиотеке, среди старинных фолиантов, карт и глобусов, перед камином, который топится углем, в кожаных креслах, которые самой своей потертостью как бы говорят: «И это пройдет».

– Знаешь, папа, я себя какой-то шлюхой чувствую. Или теткой из шоу Джерри Спрингера – одной из тех, что с собственными внуками спят. Кстати – хочешь животик пощупать?

– Ах, милая, все мы недалеко ушли от героев шоу Джерри Спрингера.

И папа с нежностью и волнением погладил свою будущую внучку.

– Я сам не уверен, кто твой отец – я или тот молодой викарий, которого сорок лет назад к нам в приход определили.

Я перевела дух.

– Шучу, шучу, милая. Кстати: ты сделала ровно то же самое, что сделало бы девяносто процентов населения Земли в твоей ситуации.

Мы оба перевели взгляды на престарелых джентльменов – членов папиного клуба. По большей части джентльмены дремали в креслах.

– Ну, может, я загнул насчет девяноста процентов, – поправился папа. – Скажем, восемьдесят пять; да, пожалуй. И вот еще что, милая. Запомни: всегда лучше сказать правду.

– В смысле, надо сообщить маме? – с ужасом в глазах уточнила я.

– Нет. По крайней мере, не сейчас. Я имел в виду, ты должна сказать правду Марку и Дэниелу. Откройся им. Посмотрим, что будет.

Воскресенье, 15 октября