21.00. Моя квартира.

Сидя на полу, дрожащими руками набрала номер Дэниела. Меня буравили три пары глаз: одна принадлежала Миранде, вторая – Тому, третья – Шэззер.

– Слушаю, Джонс, – произнес Дэниел. – Надеюсь, тебя не стошнит мне в ухо?

– Дэниел, я беременна. Срок – шестнадцать недель, – выдала я.

Послышались короткие гудки.

– Он нажал «отбой»!

– Кобелина. Законченный гребаный кобелина.

– Определенно. Потому что человеческое существо не может так поступать! – разорялась я. – Не может, и точка. Все. Завязываю с мужчинами. Достали. Безответственные, эгоистичные самцы… Кто хочет потрогать мой животик?

– Тебе нужно научиться экстернализировать мысленную и сенсорную агрессию. – Том с оглядкой, словно боясь, как бы ребенок не выпрыгнул и не рыгнул на него, дотронулся до моего живота и добавил еще более наставительным тоном: – Я, как психотерапевт, советую записывать негативные ощущения, а затем подвергать записи сожжению.

– Будь по-твоему.

Я прошла к кухонному столу, схватила блокнот и спички.

– Нет! – взвизгнула Шэззер. – Не надо огня! Есть же телефон.

– Ладненько.

Я стала набирать сообщение: «Дэниел, ты эгоистичный, пустой…»

– Дай сюда! Сюда, говорю!

Шэззер выхватила телефон, напечатала «кобелина-графоман» и нажала «отправить».

– Вообще-то мы должны были это СЖЕЧЬ, – испугалась я.

– Что – это? Телефон?

– Я посоветовал Бриджит выплескивать негатив на бумагу, а затем посредством сожжения – и во Вселенную, а не отсылать эсэмэсками объекту агрессии, – пояснил Том. – А что, вино кончилось?

– Господи! Как представлю, что он может оказаться отцом моей деточки!..

– Нормалек, – пьяным, но успокаивающим голосом заверил Том. – Толика правды Дэниелу не повредит.

– Том, заткнись. Бриджит, вот ты и попрактиковалась. Давай напиши теперь Марку, – велела Миранда.

Я послушалась. Написала просто: «Хочу с тобой встретиться». К моему несказанному изумлению, Марк выразил желание встретиться немедленно.

Воскресенье, 15 октября

Вот оно, крыльцо того самого дома с белым эркером, в Холланд-парке; крыльцо, на котором я топталась столько раз в прошлом; порог, за которым меня ждали слезы и счастье, секс и буря эмоций, триумфы и провалы, и истинные драмы. Наверху в кабинете горел свет – Марк, по обыкновению, работал допоздна. Как он отреагирует? Отвергнет меня – пьяную потаскушку? Обрадуется, а после…

– Бриджит! – раздалось в домофоне. – Ты все еще на крыльце или просто позвонила и дала деру?

– Я здесь.

Через несколько секунд дверь открылась. Марк выглядел сексуально, как настоящий трудоголик – брюки от делового костюма, рубашка расстегнута у ворота и слегка помята, рукава закатаны, на запястье – знакомые часы.

– Входи, Бриджит.

Я проследовала за ним в кухню. Все здесь было по-старому: встроенная мебель, когда не разберешь, где буфет, где посудомоечная машина, а где мусорное ведро, пока дверцу не откроешь. Стерильная, нержавеющая чистота.

– Ну-с, – довольно неловко начал Марк, – как живешь-поживаешь? Как работа?

– Нормально. А ты? В смысле, как твоя работа?

– Да. В смысле, чертовски хорошо.

Марк изобразил заговорщицкую полуулыбку, столь милую моему сердцу.

– С переменным успехом пытаюсь вызволить Ханзу Фарзада из цепких лап короля Катара.

– Вон оно что!

Я уставилась в окно, на сад, где жухли на деревьях листья, в смятении мыслей. Я говорю о своих мыслях, а не о мыслях листьев. Ни у деревьев, ни тем более у листьев мыслей не бывает, если, конечно, они, деревья, не из свеженького романа Дэниела Кливера. Наше с Марком будущее полностью зависело от ближайших младенцев, то есть от ближайших секунд. Я начала прокручивать в голове заготовленную речь. Главное – покороче. И поделикатнее.

– Разумеется, тут все замешано на импорте-экспорте, – говорил между тем Марк. – Вечная проблема с Ближним Востоком. Какой-то слоеный пирог из уверток, прямого обмана и конфликта интересов…

– Послушай…

– Да?

Пауза и мое вымученное:

– Сад выглядит прелестно.

– Спасибо. Запарились убирать опавшую листву.

– Наверно, это тяжело.

– Очень.

– Да.

– Такие дела.

– Марк.

– Да, Бриджит?

Боже! Боже! Нет, язык положительно не поворачивался. Хотелось растянуть во времени последние секунды; это дивное ощущение, что все как раньше.

– Вон то дерево – конский каштан?

– Да. А вон то – магнолия, а это…

– А вон то – что?

– Бриджит!

– Я беременна.

Милое лицо, преображенное бурей эмоций.

– Какой срок? Какой срок, Бриджит?

– Шестнадцать недель.

– Получается, с крестин?

– Хочешь пощупать животик?

– Да.

Его ладонь тотчас легла мне на живот, но в следующее мгновение Марк произнес:

– Извини.

И вышел из кухни. Его шаги послышались на лестнице. Что он сейчас сделает? Притащит мне кучу документов на подпись?

Дверь распахнулась.

– То, что ты сказала, Бриджит, – лучшее известие во всей моей жизни.

Марк шагнул ко мне, обнял. О, этот знакомый парфюм, это ощущение каменной стены!

– Я… мне кажется, Бриджит, тучи стали рассеиваться.

Марк чуть отстранился, вгляделся в меня. Карие глаза светились нежностью.

– Знаешь, когда собственное детство было… когда приходилось, в определенном смысле… тогда не веришь, просто не можешь поверить, что любовь трансформируется в семейную жизнь – и это нормально, это в порядке вещей. Я и не надеялся, что у меня будет семья, дом, сын; что у моего сына детство будет… – Марк казался теперь маленьким мальчиком, – не такое, как мое.

Я обняла его, погладила по голове.

– И вот теперь, – произнес Марк, деликатно высвобождаясь из объятий, с той самой улыбкой, что так нечасто озаряла его лицо, – теперь, в миг чистейшей страсти, все решено за нас. И я – счастливейший из людей.

Раздался стук в дверь, и вошла Фатима, экономка Марка. При виде меня она просияла.

– Ох! Мисс Джонс! Вернулись? Мистер Дарси, машина ждет.

– Господи. Совсем забыл. У меня же обед в адвокатском клубе…