Наконец королевская процессия достигла маленького сада, предназначенного для старшей жены Паши, Жасмин. Четверо сумоистов аккуратно опустили паланкин и, отвесив Паше глубокий поклон, осторожно удалились, чтобы насладиться несколькими часами свободного времени в личных покоях.

Они не были пленниками. Паша поработил их, создав рай сумо в пределах стен дворца: он заплатил им золотом и алмазами, сделал их чрезмерно богатыми, он дал им право выбирать лучших женщин в гареме, дал им в услужение легионы рабов.

Однако Сней бин Вазир видел, что борцы тем не менее не были счастливы. Будучи острым наблюдателем и знатоком человеческого характера, Паша быстро предположил, в чем источник их несчастья. Они лишились известности и почета, который оказывался им на родине.

Тогда Паша построил большой зал в стиле самых великолепных храмов сумо периода Нары VIII столетия. Это было нечто восхитительное, с позолоченными балками сандалового дерева, высящимися над дохё, или рингом. Каждую неделю здесь проводились состязания, восторженные посетители доставлялись сюда принудительно. Каждый, от капитана имперских телохранителей до самого незначительного придворного, был обязан следить за боем, и все места были непременно заполнены.

Паша получал большое наслаждение, глядя на эмоции в лицах собирающейся толпы. Некоторые симулировали интерес — он знал точно, кто, и делал им вразумительные наставления, но основная часть зрителей была в неподдельном восторге, когда каждый из борцов с большим достоинством исполнял церемонию дохё-ири. Сначала сумоист хлопал руками, чтобы привлечь внимание богов. Затем обращал ладони вверх, чтобы убедить всех в отсутствии оружия. И наконец, заключительный акт — звучные удары ступнями по рингу, чтобы отвести все зло от дохё.

Каждый борец приобрел поклонников и большой почет в стенах дворца. Они стали знаменитостями в пределах большого горного святилища Паши. То, что Паша позволял кому-то затмевать его собственное сияние, стало источником большого замешательства и сплетен в бараках, где жили охранники, и среди женщин в гареме.

Хотя они никогда не посмели бы сказать это вслух, большинство из них полагали, что эта занимательная глава в жизни Паши могла закончиться только трагедией. Огни, которые горели слишком ярко в стенах дворца, имели обыкновение внезапно угасать. В этой солнечной системе было разрешено лишь одно солнце.

В дополнение к тому, что они защищали Пашу собственными жизнями в случае необходимости и ежедневно носили его в паланкине, четыре борца обучали своего нового владельца древнему искусству сумо, появившемуся полторы тысячи лет назад. Сней бин Вазир, бессердечный, мощный и полный коварства, был заинтересованным и способным учеником. Сам Като сказал, что бин Вазир уже достиг такого уровня мастерства, чтобы стать серьезным конкурентом японским рикиши высшего разряда. Усовершенствовав свои навыки, он однажды смог бы посоревноваться с ними в мастерстве.

Сней однозначно дал понять четырем рикиши, что если он когда-либо победит любого из них, наказанием станет немедленное изгнание побежденного из дворца. Этого желал только Ичи. Никакое богатство или женщины не могли пролить бальзам на его разбитое сердце. День и ночь он жаждал Мичико, ангела, который спустился на землю, чтобы стать его благословением, как раз перед тем как его похитили. В то время как его честь запрещала преднамеренно сдаться на дохё — а на языке сумо это называлось цуки даши — она не запрещала, решил он, смерти его теперешнего владельца, который считал его пленником и которого он не чтил.

И так каждое утро, когда будет всходить солнце, поднимаясь по высоким стенам дворца, и разреженный горный воздух станет прозрачен от света, заставляющего сиять заснеженные горные вершины, Ичи будет один бродить в садах, советоваться со своим сердцем и внимательно слушать песни плещущихся фонтанов. Он ждал чистого и невинного голоса Мичико. Конечно, однажды воды смогут нашептать подсказку, как Ичи избежать заточения и найти обратный путь к возлюбленной. И так вернуться к источнику солнечного света.

Лондон

— Может, еще по пинте портера, шеф? — спросил инспектор Росс Сатерленд Конгрива, повышая голос из-за гвалта, стоящего в баре. Они пришли сюда с постановки Театра Принца Эдварда, убежав, прежде чем начал опускаться занавес. Помчались сквозь холодный, промозглый дождь до ближайшего паба на улице Олд Комптон-стрит. Нырнув в бар, они теперь более или менее удобно расположились у стойки.

— Нет, спасибо. Мне действительно пора приступать к работе, инспектор, — сказал Конгрив компаньону, глянув на часы. — Настала пора забот.

— Что, не по вкусу представленьице пришлось, шеф?

Кто-то, Эмброуз Конгрив не мог припомнить точно, кто, — один из его приятелей, кажется Фрутти Меткалф, недавно сказал ему, что он непременно испытает восторг, посетив популярный мюзикл под названием «Мама Миа».

Восторга он не испытал.

— Я знаю, многие наслаждаются такими представлениями, которое мы только что имели несчастье видеть. Приторное, засахаренное кондитерское изделие, цинично рассчитанное для приведения людей к НОЗ.

— НОЗ?

— К наименьшему общему знаменателю.

— А по мне так ничего. Даже понравилось.

— Какая гадость! Этот мюзикл был о свадьбе, ради Бога, Сатерленд, о свадьбе! Как мог кто-нибудь — а я думаю, это был Стики Роуланд, предложить мне посмотреть на чью-то чертову свадьбу? Черт бы побрал весь этот театр, Господи! Разве в мире уже ни осталось ни капли — как же там это слово называется — ни капли…

— Пристойности? — предположил младший по званию представитель Скотленд-Ярда, не совсем уверенный в том, что именно хотел сказать Конгрив.

— Пристойности, точно. Благопристойности! Прошло лишь две недели со… со свадьбы Алекса и Виктории. Хорошо. Что мне остается теперь делать, если не выпить? Если не возражаешь, я закажу еще пинту.

Сатерленд поймал взгляд полного бармена.

— Половину горького, пожалуйста, и еще одну пинту сюда, — сказал он, глядя на Конгрива краем глаза. «Да, сейчас друг положительно угрюм», подумал он, выкладывая на стол очередную пятерку. Увидев собственное отражение в задымленном зеркале над стойкой, Сатерленд поразился, каким утомленным выглядит он сам.

Инспектор Сатерленд, мужчина тридцати с небольшим, как и его компаньон, работал и на Скотленд-Ярд, и на Алекса Хока. Шотландец, рожденный в горной местности к северу от Инвернесса, имел рост чуть ниже шести футов, сухой и долговязый, со здоровым цветом лица, парой внимательных серых глаз и коротко подстриженными, как и у его кузенов-американцев из ЦРУ, волосами цвета соломы. Если бы не его горский акцент и особая привязанность к свободным твидовым курткам, прежнего старшего лейтенанта авиации Королевского флота, впоследствии переквалифицировавшегося в инспектора Скотленд-Ярда, можно было с легкостью принять за американца.

Но лицо, которое он теперь видел в зеркале, выглядело изможденным, даже измученным. Черт, они все прошли через это. Ужасная и нелепая смерть Вики потрясла каждого, кому дорог был Алекс Хок.