— Меньше всего меня в данной ситуации волнует Роман. Я опасаюсь, возможностей старухи Белозерской. Одно дело — обычная война, не нарушающая конвенцию две тысячи семьдесят первого года, такая как у нас была до перемирия — с участием армии и боевых магов. И совсем другое — точечное уничтожение руководства противника. Там и до терактов недалеко. А мне бы очень не хотелось, чтобы терактами на территории России занялась одарённая высочайшего уровня, использующая пространственную магию и мотивированная местью за правнука.

— Полностью с Вами согласен, Александр Петрович, — сказал Воронцов. — Есть границы, переходить которые не стоит, даже если очень хочется, даже если это сулит в краткосрочной перспективе выгоду.

Кесарь кивнул, соглашаясь с главой московских орков, и задал ему вопрос, который напрашивался с самого начала:

— А что насчёт орков, Игорь Константинович? Мы можем, как и прежде, рассчитывать на нейтралитет Москвы?

— На нейтралитет Вы можете рассчитывать всегда, Александр Петрович, — ответил Воронцов. — Но к сожалению, это всё, чем я могу Вам сейчас помочь. После неудачной спецоперации мой авторитет сильно пошатнулся. Как бы мне ни было горько это признавать, но это так. Многие в Москве были недовольны даже просто фактом нашего участия в спецоперации, а после того как при её проведении погибло несколько орков, в том числе два уважаемых члена Дворянского собрания, недовольство достигло крайнего предела.

— Мне очень жаль, — сказал Романов.

— Не стоит жалеть. Не вы втянули меня в это, я сам хотел принять участие в спецоперации, и не жалею об этом. Детей надо было спасать. Другой разговор, что всё прошло так ужасно. В Москве очень много недовольных: как среди обычных орков, так и среди аристократии. Звучат требования, чтобы я определился кто я: глава Дворянского собрания Москвы или генеральный прокурор Российской Федерации, и выбрал что-то одно. В общем, ситуация непростая.

— А вам не кажется, что кто-то это всё подогревает? — спросил Романов.

— Не кажется, — ответил Воронцов, горько усмехнувшись. — Я в этом уверен. Уже раздаются призывы собрать внеочередной съезд, чтобы переизбрать главу Дворянского Собрания. Меня считают старым маразматиком, говорят, что я выжил из ума и втянул орков в спецоперацию, потому что хотел отомстить за внучку, и обвиняют в превышении полномочий.

— Это уже чересчур, — сказал кесарь.

— Согласен с вами, Александр Петрович, но больше всего расстраивает меня не это, а то, что орки меняются. Московское общество, как оказалось, плевать хотело на спасённых детей, среди которых много бывших орков. Москвичи больше всего переживают, что орки выступают, как у нас сейчас выражаются, на подхвате у федералов. Но в любом случае насчёт нейтралитета можете не переживать — орки никогда не поддержат эльфов.

— Я знаю, что орки не поддержат эльфов, — сказал Романов. — Для меня сейчас важно, чтобы орки не заразились идеей независимости, и нам не пришлось воевать на два фронта. Потому как, если честно, я даже и представить не могу, чтобы Москва и Новгород воевали.

— Здесь тоже не переживайте. Во-первых, орки прагматичны: мы не будем тратить силы и деньги на войну, а во-вторых, мы не будем ничего повторять за эльфами.

— Игорь Константинович, а откуда в Москве все знают, что Ваша внучка была в Польше? — спросил Милютин. — Это ведь секретная информация.

— А вот это для меня самая большая загадка, — ответил Воронцов. — Я никому об этом не говорил.

— Слишком много загадок, — сказал Романов. — Один неизвестный передаёт информацию немцам, другой распространяет информацию о том, что Ваша внучка была в Польше. И это при том, что знали об этих событиях единицы.

— Предатели где-то совсем рядом, — вздохнул Воронцов.

— Или предатель, — заметил Милютин. — Знаете, что меня больше всего удивило, когда я узнал о том, как немцы получили информацию о спецоперации? То, что предатель не работал на немцев!

— Но информацию им слил, — заметил кесарь.

— Вот именно! — согласился Милютин. — Из этого я могу сделать лишь два вывода.

— И какие же? — поинтересовался Романов.

— Или предатель работает на англичан, и слив информации имел целью дать немцам возможность подтянуть силы, чтобы конфликт получился максимально масштабным, или предателю было важно просто сорвать нам спецоперацию. До сегодняшнего дня я склонялся к первому варианту, но теперь ко второму. И я почти уверен, если мы найдём того, кто распространил слухи о том, что внучка Игоря Константиновича была в Польше, мы найдём того, кто звонил в немецкое консульство!

*****

С утра я вызвал водителя и поехал в Кутузовку. Там быстро сдал зачёт по теории заклинаний, после чего принялся искать Аню. Обошёл все места, где она могла быть, нашёл девушек с её группы, но её самой не увидел. Спрашивать о ней не решился — это могло привлечь ненужное внимание к её пропаже. А в том, что Аня пропала, я уже практически не сомневался.

Накануне в ресторане, получив от неё странное сообщение, я сразу же провёл параллели с нашей прошлой неудачной попыткой встретиться, и занервничал. На всякий случай наложил на себя все защитные заклятия, которые знал, и приготовился к неприятностям. Но ничего не происходило.

Я просидел в ресторане ещё полчаса и вызвал Кирилла, велев ему на всякий случай подъехать прямо к входу. Покидая заведение, не заметил ничего подозрительного и пришёл к выводу, что опасность мне не грозит. Но спокойнее от этого не стало. Ведь раз неприятностей избежал я, значит, в них попала Аня. За вечер я несколько раз пытался дозвониться на тот номер, с которого мне пришло сообщение — он был отключён. Звонил и утром, и тоже без толку.

Поняв, что в Кутузовке Ани точно нет, я решил рассказать о случившемся Ивану Ивановичу. Хотел ему позвонить, но не успел — Иван Иванович позвонил мне сам и сообщил, что в три часа я должен быть у Романова. Я так обрадовался возможности скорой встречи, что даже забыл спросить, по какому поводу меня зовут.

Всю дорогу до администрации кесаря я думал об Ане. Из головы не выходили её слова о грозящей ей опасности. А ещё я безуспешно пытался расшифровать её послание. Что Аня имела в виду? Что было неправдой? У меня даже версий на этот счёт никаких не было.

Едва войдя в кабинет к Александру Петровичу, я понял: что-то произошло. Кесарь был невероятно серьёзен, а Милютин непривычно мрачен. Сразу же после обмена приветствиями, Романов протянул мне какую-то бумагу и предложил её прочесть. Я подошёл к кесарю, взял лист и начал читать. И с первых же слов мне стало нехорошо. У меня в руках был ультиматум, выдвинутый