Пальцами он стиснул мне подбородок и потянул на себя.

В чертах злость, которую я разбудила, и тихая ярость непонятно отчего. Губы искривлены издевкой. Да что я такого сказала. Не понимаю, просто не понимаю. И продолжаю донимать и выуживать новую злость.

— Ты же заплатил, почему не пользоваться.

— Так только шлюхи рассуждают, — его губы возле моего лица и слова вылетают оглушая, и вбивая в меня ощущение, что я та шлюха и есть.

— Я не шлюха.

— Так не веди себя как шлюха, — трепанул ещё раз волосы и отпустил.

Я отскочила к стене. Терла болевшую теперь сторону головы.

— Я не веду — выпалила, и сразу захотелось заплакать.

Он отступил, замолчал.

— Вот здесь сиди. И чтобы там я тебя больше не видел. Там — моя территория. Смотри, чтобы у меня не появилось желание тебя перепродать. Хотя, кто за тебя столько заплатит, — потом злость его вроде немного поутихла. — Спать ложись и чтоб я больше этого не слышал. Никогда. Ты живёшь тут до тех пор, пока я не получу свои бабки.

Я подошла к раскладушке села и грозно глянула. Какого чёрта я это всё устроила? Теперь будет думать, что я веду себя как шлюха.

Бес повернулся и пошел. Но когда он вышел я не испытала облегчение. Нет. Что-то вроде обиды зародилось внутри.

Как так, другие лезут в открытую, при всех, этот не лезет, отталкивает словно мерзкую жабу. Почему?

Вот честно. Когда я там, в доме услышала его слова — я заплачу. Он говорил это так спокойно, как будто вот сейчас сунет руку в карман и достанет пачку долларов. Тогда, я подняла голову, посмотрела на его упрямый профиль.

Да. Я помню, что в тот момент просто подумала — да. Он заплатит за меня, и я думала это означает что-то другое. Нечто большее, чем желание предложить меня выкупить Руслану. И не только спасение от этих дикарей. Не только это…

А теперь получается, что он именно — спасал и хотел денег. Не понимаю я. Тогда зачем раскладушка, продукты, пижама. Зачем?

Зачем он притащил меня к себе домой… я думала, это что-то означает.

Я легла в темноте кухни, прижала к груди одеяло. Обескураженная и смущённая. Значит, я ему совсем не нравлюсь… эта мысль последняя, перед тем как заснуть.

Несколько дней мы просто живем рядом.

Он уходит, приходит. Я готовлю, убираю, стираю. Ничего необычного. При других обстоятельствах это было бы даже хорошо. Но только ежеминутное воспоминание, что я заложница, снова опускало на землю всякий раз, когда я кидала взгляды на Беса.

Он всегда угрюмый. Со мной почти не разговаривает. Даже не смотрит. Поел, попил и ушел к себе, закрыв плотно дверь кухни.

Когда он выходит, обычно я долго ещё стою и думаю.

Это замкнутый круг, дорога в никуда. Так и буду его служанкой. Рабыней — как он сказал. А сам ходит куда-то. Где-то бывает.

Наверное, там есть и девушки. Почему-то это огорчало больше всего. Я не могла объяснить самой себе, почему так сильно от этого огорчаюсь. Особенно когда беру стирать его рубашку и вижу там следы помады, ощущаю запах женских духов.

Тогда я подолгу смотрю на эти следы и чувствую что-то такое, чего никогда раньше чувствовать не могла. Я не знаю, как это называется, но в эти моменты просто люто ненавижу Беса.

Значит, меня он назвал тогда шлюхой, но я не в его вкусе. А здесь на рубашке множество, разных цветов помады и значит, те шлюхи ему нравятся.

Яростно кидаю рубашку в машинку и ненавижу Беса ещё сильнее.

Хочу уйти отсюда подальше. Убежать, уехать. Не могу находиться в одной квартире с этим чудовищем.

Ненавижу его всё сильнее и сильнее. С каждым новым днём. С каждым несказанным словном, не брошенным взглядом. С каждым замиранием, когда уходит и тихой надеждой, когда приходит.

Тихий. Холодный. Ненавижу. Не хочу.

Нужно уходить, как только появится возможность. Я ждала такой возможности, но и боялась, что она появится. Я хотела уйти и не хотела одновременно.

Если уйду, обращусь в полицию, то возможно никогда уже не увижу Беса. А если не уйду, затаившаяся моя ненависть превратиться… даже не знаю во что.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

17. Бес

Не то что я держусь из последних сил.

Ради бога. Я же не прыщавый подросток, чтобы при виде девки испытывать непроизвольные позывы. Конечно, нет. Но вот реально понимаю, что загнал себя сам в обстоятельства близкие к взрывоопасным.

Нелегко стало жить. Каждый день сидеть и смотреть, как она насыпает мне еду. И упирать взгляд в стол, когда она поворачивается.

Смотреть на неё, жадно выискивая мельчайшие подробности. Желать дотронуться, не в состоянии сделать это. Переступить черту, после которой…

Ощущать рядом, дышать одним воздухом. Вдыхать её аромат, перемешанный с парами кухни. Чувствовать его сквозь дверь. Аромат девственницы. Аромат Евы. Это что-то, что летает в воздухе, невесомое, пьянящее, сладкое. Такое близкое и одновременно далёкое. Способное разворотить мои внутренности, даже не дотронувшись.

Черт. Всё труднее и труднее.

Несколько раз ночью я подходил, останавливался, замирал у двери кухни. Думал, не выдержу, войду. Схвачу… и будь что будет.

Нет. Нельзя. Нельзя.

Я вижу всё. Взгляды движения. Слышу голос наполненный терпением. Вижу её нетерпеливость, досаду. И улыбаюсь. В те моменты, когда она не видит.

Черти что. Зачем я загнал себя в это ярмо. Это теперь как долг, который должен выполнить.

Ну хорошо, ну отдаст Русый деньги, хотя вряд ли. И снова сядет играть и снова она попадёт к кому-то ещё, кто не будет так терпелив как я.

Её волосы в тугом хвосте, щёки круглые, розовые. Хочется протянуть руку и коснуться и увидеть ласковую улыбку.

Нельзя. Не имею права.

Да почему не имею. Она же сама хочет. Да любой другой на моём месте и минуты бы не ждал. Прямо здесь на кухне придавил бы к стене, кинул бы на стол и оттрахал…

Нет. Нельзя. И я уходил к себе.

А трахаться то хочется.

И снова, после дел, тащились с парнями по нашим любимым маршрутам. Трахали продажных сучек, упивались в визг и снова трахались.

А с недавнего времени что-то происходит с моим членом. Он не встаёт совсем, пока не подумаю об этой маленькой дряни у меня дома.

Да какого вообще нахрен черта.

Нужно разрешить ситуацию срочно, иначе я за себя не ручаюсь. Нужно выбрать какое-то решение и следовать ему.