смысле плотоядного желания пожрать друг друга? — усмехнулся покупатель.

— А творческий, — не слыша сарказма, подхватил Художник, — в смысле взаимного существования на одном острове в океане Вселенной.

Старик оценил художественный образ и, причмокнув губами, сказал:

— Последний вопрос по стволу. Что это за сверкающая точка на вершине Древа?

— Это Бог, — гордо ответствовал Художник, с любовью глядя на желтую капельку, что аккуратно стряхнул с кисти в нужное место на холсте.

— Отчего же Бог столь мал? — удивился Старик.

— Бог есть Атом, кирпичик Вселенной, — и Художник с нежностью погладил камень в стене.

— Я куплю эту картину, — твердо произнес Старик, и у автора живым огнем вспыхнули глаза.

— Но при одном условии: ты напишешь еще Древо Жизни, и я оплачу обе работы.

— Мне сделать копию? — искренне удивился Художник, подумав, что Старик обманул его и не собирается ничего приобретать.

— Нет, ты напишешь новое Древо, — Старик протянул несколько монет. — Это аванс.

— Но я не вижу иначе, чем изобразил, — Художник боролся между желанием схватить деньги и попыткой выяснить, чего же все-таки хочет от него заказчик.

— Я расскажу тебе, как на самом деле выглядит Древо Жизни, — Старик изучающе смотрел на Художника. — Договорились?

Бедняга быстро схватил монеты и кивнул:

— Да.

— Тогда слушай и запоминай, — Старик присел прямо на землю у самой стены и жестом пригласил Художника последовать его примеру. — На всякий случай закрой глаза. Итак, Древо Жизни — это… Человек.

— Женщина, молодая женщина, — прошептал Художник, вслушиваясь в биение собственного сердца и всматриваясь в образ, проявившийся вослед словам Старика в сознании.

— Хорошо, — мерно раскачиваясь телом, продолжил Старик. — Это твое истинное я. Какова она, эта дева?

— Она в-великолепна, — не открывая глаз, ответил Художник, — но печальна.

Старик понимающе закивал головой:

— Уныние сродни засухе, перекрыт поток энергии от Бога, питающий, словно дождь, корни Древа Жизни, — твое Дерево засыхает.

— Она похожа на Царевну Несмеяну, — Художник не мог оторвать внутренний взор от захватившего его видения. — Почему так?

— Зависть взрастила в женщине гордыню, а гордыня низвергла в печаль, вписала в геном Код Уныния.

— Что за женщина, о чем ты?

Старик, не переставая раскачиваться, положил ладонь на лоб Художника:

— Женщина, имя которой ничего не скажет ни тебе, ни жившим тысячи лет до тебя, ни тем, кто придет в этот мир после. Важно, что она была земным существом, обладающим невероятно яркой внешностью, с помощью которой достигла вершины гордыни, но, в то время как другие завидовали ее красоте, она проявила страстную зависть к их богатству — причине ее «падения с Олимпа» на плато Уныния.

— Не пристало красе такой пребывать в рванье и обносках, — вставил задумчиво Художник.

Старик утвердительно покивал:

— Уныние есть неверие прежде всего Всевышнему за такое неприглядное с точки зрения индивидуума его положение Здесь и Сейчас. Это, во-первых. И, во-вторых, — самому себе как способному преодолеть, изменить это состояние. То есть это занижение собственного потенциала, заболачивание тока любви от Бога и к Богу.

Старик убрал вспотевшую ладонь со лба Художника, а тот, раскрыв глаза, поднялся и подошел к своей картине:

— Здесь все неправда.

— Отчасти, — философски заметил Старик, также поднимаясь с земли.

— Несмеяна не выходит у меня из головы, — Художник болезненно поморщился. — Возьми я сейчас кисти в руки, выйдет портрет печальной дамы в полный рост.

— Возьмись ты сейчас за работу, — Старик улыбнулся, — у тебя получится великолепное, величественное, но засохшее Древо, скорее, Смерти, чем Жизни.

Художник, довольно молодой еще человек, смешно нахмурил брови:

— Как оживить его, ты подскажешь?

— Я поведаю тебе, почему оно сохнет, — Старик дружески похлопал по плечу поникшую творческую натуру, — а возвращать к жизни Древо, тем более собственное, тебе.

— Согласен! — радостно воскликнул Художник, хватаясь за ящик с красками.

— За сокоток в твоем Древе… — начал Старик.

— Что? — вырвалось у его слушателя.

— Движение энергии в твоем теле, — укоризненно взглянул лектор на ученика. — …отвечают семь центров, семь желез. Уныние поражает каждую из них, как тля облепливает собой лист, несущий своему растению солнечный свет, в нашем случае, Любовь Бога. Программа эта начинает свое шествие от корней к верхушке, — Старик ткнул пальцем в нижнюю часть картины и торжественно произнес. — Первой страдает Муладхара.

— Это что-то индийское? — опять не удержался Художник.

— Надпочечники, — слегка раздраженно подсказал Старик. — Их «заслуга» — безразличие к физической активности, понижение жизненного тонуса и подкашивание ног, как у этого атланта, — он указал на громилу, тщетно пытающегося разорвать мощные корни, сдавливающие его нарисованную шею.

Художник, проследив за стариковским пальцем, видимо, заметил какой-то изъян и, схватив тряпицу и поплевав на нее, ринулся тереть плечо незадачливому атланту.

— Потом, успеешь, — остановил его Старик и продолжил. — Свадхистхана, она же половая железа, — не стал он дожидаться комментариев от слушателя, — лишает в унынии радостей и удовольствий.

Чуть выше атланта, душимого корнями Древа, раскинула в стороны руки недовольная барышня.

— В точку, — похвалил Старик и перевел взгляд на Художника, который тут же попытался оправдаться:

— Ей защемил лодыжку секач, а в волосах полно рыжих муравьев, как тут не взгрустнуть?

— Это все вторично, — спокойно констатировал Старик и, заметив безвольно повисшего в ветвях еще выше человека, к которому тянули свои раздвоенные языки желто-бурые рептилии, воскликнул:

— О, прекрасный пример типично пораженной унынием Манипуры, то есть поджелудочной железы. Воля подавлена, о достатке можно забыть, а уж о власти — тем более. Отличный экземпляр.

Воодушевленный похвалой, Художник приободрился:

— Знать, не так и дурно мое Древо.

— Чем внимательней вглядываюсь в него, — подтвердил Старик, — тем более соглашаюсь с тобой. Догадаешься, что символизирует запруженная унынием Анахата?

Художник взглянул на следующего персонажа — это была совсем юная дева, возможно, Джульетта, в отчаянии приставившая к груди кинжал. Вспомнив эндокринную систему человека (недаром изучал анатомию), Художник невольно притронулся к груди, точно к тому месту, куда Джульетта направила блестящую сталь, и уверенно произнес:

— Вилочковая железа.

— Талант — талант во всем, — насмешливо промолвил Старик. — Ее блок оборачивает любовь в страдание и отключает канал творчества.

— Я должен дописать ей [Джульетте] брошенную к ногам лиру, — вспыхнул взволнованный Художник, но Старик кисло поморщился:

— У тебя еще будет время.

И только успел произнести: «Вишудха…» — как Художник заорал:

— Поджелудочная.

Прохожие недовольно оглянулись на громогласно вопиющего уличного мазилу, Старик приложил палец к губам:

— Тише. Все правильно, в унынии нет желания общаться ни самому, ни с тобой, как ни странно звучит, но именно поджелудочная железа отвечает за социализацию.

Они оба, не сговариваясь, взглянув на картину, воскликнули: «О!» — и Художник, не без гордости, коснулся тыльной частью кисти изображения странного человека, спрятавшегося в верхних ветвях, зажав при