Смирнику девушка впервые позволила дотронуться до своейруки, отчего его прошиб холодный пот и так заколотилось сердце, что ониспугался немедленного инфаркта.

Наша директриса валялась в салоне красоты, скованная маской,и снова надеялась на омоложение. Она вспомнила, как ее в детстве чморили вшколе, и подумала, что история движется по спирали. Что реабилитирует еехорошую. После чего рявкнула на нерадивую обслугу. Потом снова расслабилась,отчего пукнула звучно и протяжно.

Синица Федя обнаружил на себе блоху и блаженно вычесывал еетощей когтастой лапкой. Блоха улепетывала по сложной траектории, стремясьукрыться в районе хвоста.

Что делала Дочечка, не ведомо никому.

Федя куда‑то запропастился. Наверное, изменил мне сдругой форточкой, где семечки жирнее. Проще сдохнуть, но жизнь как‑топродолжалась. Осталась музыка. Хоть небольшое, но утешение.

Митька травил меня почище школы, в которую я почти не хожу.Не то чтобы из протеста, просто надоело. Вчера он добрался до моей косметики,измазал себе лицо, а в сумочку вылил три бутылочки лака для ногтей. Хотя,может, и не выливал, а просто забыл закрыть, а они сами вылились. Но это безразницы.

Из‑за таких мелочей я расстраиваться не буду. Еще онизрисовал фломастерами мои любимые кеды. Черт меня дернул научить его крестикам‑ноликам.Это действительно катастрофа. Достойно заменить кеды пока нечем. Придется сноваклянчить денег у папы.

– Не страдай, – насмешливо блестя глазами,успокоил меня папа: – Давай по‑честному. Если бы я от вас ушел, то платилбы алименты. Правильно?

– У тебя другая женщина? – испугалась я,представив папу с высокой сногсшибательной красоткой.

– Да нет. Это я так. Гипотетически. Так вот. Я будутебе отстегивать четверть от халтуры. Идет?

– А это сколько?

– Вот дети пошли. Я ей двадцать пять процентов предлагаюза так, а она… Какие вы все меркантильные. Да не волнуйся. На тряпки хватит.Только, чур, матери не говорить. Она про халтуру не все знает. Я надеюсь, тебене придет в голову покупать какую‑нибудь дрянь типа пива? Ну и отлично.

– Спасибо, – протягивая руку за купюрами,поблагодарила я.

– Ты бы это. Того, поосторожнее. У меня тоже в школебыли проблемы.

– И с милицией, – подсказала я.

– Было дело. Ты, наверное, в меня пошла. Строем ходитьне любишь. Речевки кричать. В общем, будь поосторожнее в школе, – повторилон, думая о чем то своем.

Папа у меня – высший класс. Только слишком старается нераздражать маму. Сначала я думала, что он ее любит, а потом поняла, что этобольше как дружба. Или привычка. Или ему близко до работы и гараж рядом.

Он прекрасно знает, что мама немного спесивая. Да и неслишком умная, если честно. Она преуспела только в одном: как приноровиться кобстановке на работе и не слишком себя утруждать размышлениями. Нет, она о чем‑топостоянно думает. Например, как накопить денег на новую шубу. Чтоб не хуже, чему сестры. Только ей всю жизнь на нее придется крохоборить.

– Слушай, – вдруг оживляется папа, – у нас вклассе был пацан. Его постоянно все обижали, а он разъярялся до сумасшествия.Но так и ходил за обидчиками. По‑моему, твои эмо точно такие.

Своим умозаключением он поставил меня в тупик.

– Козел отпущения, что ли? – догадалась я. –Так это совсем другое. У нас в классе тоже такой был. Даже два. Он и она. Ноони никогда не захотят стать эмо. Они – жертвы.

– А помнишь, мы книжку в детстве читали? Про медведя.Толстого. Как его звали, заразу?

– Винни‑Пух, – подсказала я.

– Там еще осел был такой. Иа‑Иа. Он случаем наэмо не похож?

– Копытами? – Я уже начала злиться. – Нет,папа. Иа‑Иа больше смахивает на гота. Он вечно ноет и не видит никакогосчастья в жизни.

Папа хотел возразить, что и я слишком часто ною, да и востальном есть что‑то до боли знакомое. Пока он не развил свою идею, ярешила уточнить границы своего мировоззрения:

– Я и радуюсь от души.

– Тогда эмо – Пятачок. Он такой непосредственный и всевремя то переживает, то радуется.

– И еще он розовый, – мрачно согласилась я. –А вы все – Кролики и Совы. Хотя нет. Совы славные.

С кроликами я переборщила. У папы появилось особенноевыражение лица, говорящее о том, что про кроликов у него имеется своеособенное, не слишком приличное мнение.

– В книжке заумный Кролик всех поучает. Там еще Тиграбыл. Он намного веселее и не шифруется. Тигра, наверное, – панк.

– Ладно, фиг с ними, – успокоился папа, посчитав,что ловко провел воспитательную беседу. – Только в школе ухо не завешивай,а то без аттестата останешься.

Зря он беспокоится. Они все равно дадут мне доучиться. Нопредупреждают, что следующая выходка будет стоить мне свободы. Все психушкойпугают. Ага. Разбежались. Для тетки это будет полное дерьмо. У нее школаобразцово‑показательная. Отстойно‑на‑казательная. Теткаделает из нас инкубаторских близнецов. Которые словно роботы беспрекословнобарабанят ответы у доски и не мутят воду.

Все должны быть одинаковые, такие серенькие убогие мыши, субогим мышиным мышлением, а потом, если повезет, они станут успешными мышами нахороших должностях. Кстати, неужели совы питаются живыми мышами? Надо выяснить.Как же я их любить стану, если они такие кровожадные?

Я знаю, в чем соль ненависти ко мне. Я вовсе недепрессивная, просто не умею веселиться по указке. У нас вообще не любятгрустных людей. Если тебе грустно, значит, больной. Впрочем, в школе и веселыхне любят. Им нравятся никакие.

С первого класса всем было доподлинно известно, кто получитмедаль, кто выиграет олимпиаду, кто будет продвинутым спортсменом. Тетка еще сдетсада сортирует нас по родителям. Мы все сидим по самое некуда в этом дерьмеи еще должны улыбаться, изображая счастливое детство.

Щас!

– Стася. Я тебе сегодня такую кофточку купила, –мама просачивается на мою территорию с пакетом в руках.

Даже не знаю, как не взвыть при виде обновки. Кошмарное ярко‑синеес отливом. И эти чудовищные оборочки. Мама настоятельно требует примерку. Яотбиваюсь как могу, начиная входить в состояние исступления от отвращения.