– Примерь, что тебе, трудно, что ли, –подбадривает папа, выложивший энную сумму денег за конкретное дерьмо.

– Ах, какая ты у нас красавица, – неувереннолепечет мама, театрально отступая на шаг.

Это ее цвет и ее фасон. Разве что размер мой. Но носить этугадость я не стану ни за какие коврижки. На такие случаи Бог специальнопридумал младших братьев. Которых ради такого случая можно и покормить. А потомникакая стиралка не спасет.

Иногда мне кажется, что маме противопоказано иметь детей.Она просто не понимает, как с ними обращаться. Нет, она, конечно, в курсе, скакой стороны кормить, а откуда ожидать отходов производства. Но в остальномполный вакуум.

Временами я специально надеваю на себя купленные мамойгламурненькие шмотки, чтоб почувствовать себя полностью несчастной. Веселенькоеплатье и несчастная я в нем. Идешь по улице, мучаясь от несоответствия себя иодежды для пластмассовой Барби. Ощущения более тонкие, чем от обычного скандалас учителями.

Потом мне эта затея показалась глупой, и я сталапридерживаться выбранного стиля. Без перебора, но чтоб сразу было ясно, ктоесть кто. У меня есть тайна. Она касается и одежды в том числе. Я считаю, что,пока есть эмо, которые своим видом шокируют обывателей, в мире не все потеряно.Я тоже своей внешностью вношу посильный вклад в спасение человечества отвысыхания души. Ведь когда нет эмоций, нет ничего. Взять, к примеру, веру.Любую. Кто похвастает, что лично видел Бога? Про Бога знать нельзя, его можнотолько почувствовать. И он точно в курсе, когда человек горюет или радуется.Если он не прикидывается, как некоторые. Наверное, я должна стать верующей.Только вот незадача. Никак не могу стать религиозной. Вера – это здорово, этопо‑настоящему. А религия – это куча правил и тоска зеленая, как в школе.

– Бог все видит, – угрожала моя бабушка.

Вот пусть полюбуется, как надо мной все издеваются. Хотя онхороший, вон сколько всего наприду‑мывал. Главное, чтоб он нас неразлюбил за всякие плохие поступки. Я даже не курю и не выпиваю.

Я пока даже сексом не занималась. Жду. Как толькопочувствую, что вот моя самая настоящая любовь, тогда можно. А просто так что‑тоне охота.

Какой‑то прилизанный молодой вьюноша, породы офисныхклерков, притаранил мне огромную картонную коробку от Аль. «Получите‑распишитесь».Приветливость лица дисгармонировала с усталыми интонациями. Знаю я таких, вечноусталых, словно замученных нелегкой судьбой. Как только устроятся на престижнуюработу, так сразу цепляют маску недооцененного труженика. А сами только и ждутудобного случая, чтоб забраться на ступеньку повыше.

– Это что у нас тут такое? – зевая во весь рот,спросила мама. – Новый год вроде как прошел.

Я раскрыла створки коробки и заглянула вовнутрь.

«Носи и радуйся. Аль».

– Какое божественное платье, – мама проснуласьокончательно.

Я стояла, держа в руках упакованное в прозрачный полиэтилендлинное резедовое чудо на симпатичной вешалке.

– Примерь!

Нежная материя струилась по моему голому телу. Вызываябездну эмоций. Самой яркой из которых было «Вау!».

– Туфли! Оно без каблука не смотрится!

– Они не моего размера.

– Сейчас принесу свои.

Пока она копалась в кладовке, грохоча вываливающейся обувью,я открыла первую попавшуюся коробку и сунула ноги в изящные лодочки на размербольше.

– Ты себя видела? – взбудораженная мама потащиламеня за руку в свою спальню, где было единственное в квартире огромное зеркало.

– Ого! – Папа высунул лицо из‑пододеяла. – Какое прекрасное пробуждение. Фея, вы исполняете желания? Мнесрочно надо новую машину и чемодан денег. И очки, чтоб получше тебярассмотреть.

Какая я, оказывается, красивая. Но в одном Аль ошиблась.Невеста, завидя свидетельницу в таком платье, немедленно выцарапает ей глаза. Ажених раздумает расписываться под приговором.

Тонкие лямочки плавно переходили в просторное декольте.Обнаженная спина требовала смелой осанки. Все что надо, подчеркивалось, все чтостоит показать, было открыто, а при движении ткань начинала играть продуманнымискладками. Отчего идти было почти весело.

– Митька! Беги сюда! Стася стала принцессой! ЗаспанныйМитька проковылял к нам, добрался до кровати и юркнул к папе под одеяло.

– Спит, – довольным голосом сообщил папа.

– Надо тебя сфотографировать! – Несмотря на моипротесты мама уже ринулась за фотоаппаратом.

– Я же ненакрашенная! Я же непричесанная!

– Вот. Замри! Теперь у тебя будет снимок, который хотьв журнал посылай!

– Стася жениться будет? – невнятно пробурчалМитька, высовывая мордочку рядом с папиным лицом.

– Замуж выходить! Тьфу. Что ты несешь? Она, наверное, вэтом платье сможет пойти на выпускной.

– Да вы что, сговорились, что ли? – Довольнаяулыбка не сходила с моего лица, когда я шла переодеваться.

Туфли никому не отдам. Если нога больше не вырастет, я всеравно придумаю, как приноровиться их носить.

Сзади юбка была хитро собрана под пряжку, а подолдействительно заканчивался шлейфом.

– Хвост подрежем, а то на него непременно кто‑тонаступит, – прокричала мне вслед мама.

– Себе отрежь, – тихо прошептала я.

По случаю воскресенья я вволю порылась в коробке. Разложилана одеяле коллекцию украшений.

Налюбовалась ими вдоволь и позвала маму:

– Погляди, вот эта цепочка с подвеской и вот эта брошкасловно для тебя. Забирай. Мне они не по возрасту.

Прижав подаренное к груди, мама зорко осмотрела оставшееся.Ее взгляд остановился на кулоне в виде цветочной ветки.

– И его забирай.

– А откуда это все у тебя? И что за парень привез?

Пришлось прояснить ситуацию.

– Бедные родители. Дочка – шопоголик. Ужас. Я про такихв телевизоре видела. Страшное дело. А теперь она вылечилась? – с тайнойнадеждой на продолжение рога изобилия спросила мама.

– Ага. Теперь она – эмо. Но родители вовсе не бедные…

– Это я уже поняла, – обиделась мама, поняв, чтоновых коробок не предвидится.

– Мама, а папа теперь король? – спросил Митька.