— Ты слышишь, Морли? Генри, что скажешь, а?

— Мой буддизм — это не больше, чем легкий несчастный интерес к некоторым картинкам, которые они рисовали, хотя я могу сказать, иногда Какоэтес извлекает чокнутую ноту буддизма в своих горных стихах, однако, меня не очень интересует та его часть, которая касается верования. — Фактически же ему все это было до фонаря. — Я нейтрален, — сказал он, заливаясь счастливым смехом с каким-то выражением легкого злорадства, и Джафи завопил:

— Нейтральность — вот это и есть буддизм!

— После этого портвейна ты дашь зарок не пить кефира. Знаешь, я а fortiori[11]разочарован, потому что здесь нет ни вина бенедиктинцев, ни вина траппистов, а есть лишь одни святые воды и спирты «Христианских Братьев». Не то чтобы я был очень несдержан по части пребывания в этом любопытном баре, который выглядит точь-в-точь как пятачок для воспевателей кьярди и буханки хлеба, все эти писатели — сплошные армяне-бакалейщики, неуклюжие протестанты-доброжелатели, устроившие групповую экскурсию в запой, они и хотели бы, да не понимают, как вставлять контрацептив. Что за ослы эти люди, — добавил он с неожиданной прямой откровенностью. — Молоко в этих местах, должно быть, прекрасное, но коров здесь больше, чем людей. Здесь, должно быть, проживает совершенно другая порода англов, меня не шибко греет их внешний вид. Лихачи тут, должно быть делают аж тридцать четыре мили в час. Ну, Джафи, — в заключение сказал он, — если ты когда-нибудь устроишься на официальную работу, я надеюсь, у тебя будет костюмчик от братьев Брукс… надеюсь, ты не кончишь на тусовочных банкетах, где… Эгей! — Это зашли какие-то девчонки. — Молодые охотники… вот, наверное, почему ясельки открыты круглый год.

Но охотникам не понравилось, что мы вот так сидим, сбившись в кучку, и дружелюбно разговариваем тихими голосами на всевозможные личные темы, они влезли к нам, и довольно быстро вокруг всего овального бара начались долгие смешные разглагольствования по поводу оленей в округе, где лучше лезть в горы, что там делать, а когда они услыхали, что мы приехали сюда вовсе не убивать животных, а просто забраться в горы, то решили, что мы — безнадежные чудаки, и оставили нас в покое. Мы с Джафи выпили по два стакана вина, почувствовали себя прекрасно и вместе с Морли вернулись к машине и поехали дальше, все выше и выше, деревья становились все больше, воздух — все холоднее, все вверх, пока, наконец, не настало почти два часа утра, и они не сказали, что до Бриджпорта еще далеко, до начала тропы — тоже, поэтому нам лучше остановиться и переночевать в спальниках прямо вот в этих лесах.

— Встанем на заре и поедем дальше. А пока поедим нашего доброго черного хлеба с сыром, — сказал Джафи, доставая продукты, которые запихал в мешок в последнюю минуту еще в хижине. — Это будет замечательный завтрак, мы прибережем булгур и остальные припасы для завтрашнего завтрака на высоте десять тысяч футов. — Прекрасно. По-прежнему болтая и так далее, Морли заехал по жестким сосновым иглам немного вглубь, под неохватный покров деревьев природного парка — елей и пондероз, некоторые были там до ста футов в вышину, — в огромную, тихую, залитую звездным светом рощу с инеем на земле и мертвым молчанием, если не считать случайного потрескивания в зарослях, где, быть может, окаменев при нашем приближении, стоял дикий кролик.

Я вытащил свой спальник, расстелил его, снял башмаки и, когда совсем уже засовывал в него ноги в носках, счастливо вздыхая, радостно оглядываясь вокруг на высокие деревья и размышляя: «Ах, что это будет за ночь настоящего сладкого сна, что за медитации у меня будут посреди этого напряженного молчания Нигде,» — Джафи завопил мне из машины:

— Слушай, похоже мистер Морли забыл свой спальник!

— Какого… ну и что?

Они немножко пообсуждали это, шаря фонариками по морозцу, а потом Джафи подошел ко мне и сказал:

— Тебе придется вылезать оттуда, Смит, у нас теперь только два спальника, их надо расстегнуть, расстелить, чтобы получилось одеяло на троих, черт бы его подрал, ну и холодина же будет.

— Чего? Ведь так будет задувать под задницу!

— Ну Генри ведь не сможет спать в этой машине, он околеет, там нет печки.

— Но черт возьми, я так хотел покайфовать… — хныкал я, выбираясь наружу, натягивая башмаки, и Джафи довольно скоро уложил спальники на пончо и сам завалился спать, а я вытянул себе место посередине первым, и уже было ниже нуля, а звезды превратились в насмешливые сосульки. Я забрался, лег, а Морли — мне было слышно, как этот маньяк надувает свой дурацкий матрас, чтобы улечься со мною рядом, но как только он это сделал, то немедленно начал ворочаться, колыхаться и вздыхать, и на другой бок, и снова лицом ко мне, и опять на другой бок, и все это под ледяными звездами и всей этой благодатью, а Джафи тем временем храпел, Джафи, который вовсе не подвергался этому безумному ёрзанью. Наконец, выяснилось, что Морли вообще не может уснуть: он встал и ушел в машину, вероятно, поговорить там с самим собой, как это он, псих, привык, и я только успел сомкнуть ненадолго глаза, как через несколько минут он, окоченев, вернулся, залез под спальник, но снова начал ворочаться и даже иногда ругался или вздыхал, и это все продолжалось, кажется, целую вечность, и вот уже я узрел, как Аврора выбеливает восточные кромки Амиды, и довольно скоро нам все равно вставать. А все этот псих Морли! И то было лишь началом злоключений этого замечательного человека, который, вероятно, был единственным туристом в истории человечества, отправившимся в горы и забывшим свой спальный мешок дома. «Боже! — думал я. — Ну почему он только не забыл вместо этого свой ужасный надувной матрас?»

С самого первого мгновения, когда мы встретились с Морли, он не переставал испускать внезапные йоделы соответственно духу нашего предприятия. То был просто протяжный крик «йоделахи-и!» — но раздавался он в самые неподходящие моменты и в самых неподходящих обстоятельствах, например, несколько раз, когда поблизости еще находились его китайские и немецкие друзья, потом — уже в машине, нам в самое ухо, такое громогласное «йоделахи-и!» — потом когда мы выходили из машины к бару: «йоделахи-и!» Теперь же, когда Джафи проснулся, увидел, что уже светает, выскочил из-под спальников, побежал собирать хворост и вот уже задрожал над предварительным костерком, Морли тоже пробудился от своего короткого, нервного предрассветного сна, зевнул и завопил «йоделахи-и!», разнесшееся эхом по дальним долам. Я тоже поднялся; нас сплачивало только это — оставалось лишь скакать и махать руками, как мы с моим грустным бродяжкой в люльке на южном побережье. Но Джафи вскоре подтащил к костру больше валежника, и пламя с ревом заполыхало, и мы через некоторое время уже грели спины, болтали и орали. Прекрасное утро — красные столбы нетронутого солнечного света пробивались из-за холма и косо падали меж холодных деревьев, как будто в соборе, навстречу солнцу поднималась дымка, а повсюду вокруг — таинственный шум клокочущих ручьев, быть может, уже затянутых корочкой льда в заводях. Замечательная здесь рыбалка. Довольно скоро я уже сам вопил «йоделахи-и!» — но когда Джафи ушел за дровами и пропал на некоторое время из виду, а Морли завопил свое «йоделахи-и!», тот ответил простым «хоо!» и сказал потом, что так в горах кричат индейцы, что гораздо приятнее. Поэтому я вместо этого тоже начал орать «хоо!».