— А у неё много друзей? Кроме тебя.

— Честно сказать, не знаю точно. Но думаю, что нет.

— И мальчика нет?

— Мне кажется, нет. Она бы рассказала. Говорит, они все придурки.

Знакомая картина. Моя Настя в шестнадцать считала так же. Впрочем, похоже, и сейчас считает. Вряд ли мне грозит в ближайшее время стать дедушкой.

— А чем она увлекалась?

— Ну, мы с ней болтали, ходили на речку, катались на электровелах, вместе смотрели Дораму…

— Какую линейку?

— «Время К». Она даже просила звать её Джиу, как ту девчонку, ну, знаете…

У меня полон дом подростков. Многие смотрят как раз линию «Время К», она самая молодёжная. Страсти-мордасти, любовь-морковь, урамаваши с вертушки по щщам. Очень драматично. Совместные интерактив-просмотры в гостиной, с бурными обсуждениями. Большая Дорама сейчас — главный культурный феномен. И почти единственный.

— Она её косплеит?

— Нет, Алёна не косплейщица. Да и наноскина у неё нет.

— Просто похожа?

— Ну… Разве что чуть-чуть…

— Ладно, пойду я. Что-то от тебя передать?

— Передайте, что я скучаю. Но пусть она поступает, как считает правильным.

— Передам, — кивнул я и открыл дверь в коридор.

— Чёрт! — столкнувшаяся со мной Мария с досадой смотрела, как по моей рубашке расплывается багровое пятно. — Простите. Это вино легко отстирывается, хотите, я кину в машинку?

Она что, подслушивала под дверью с бокалом в руках?

— Не стоит, я доеду на такси и переоденусь дома.

— Ну, как хотите. Вы закончили свои допросы?

— Это не допросы, но я закончил.

— И что решили?

— Вы узнаете первой, обещаю.

Глава 3. Кэп

Always speak the truth,

think before you speak,

and write it down afterwards.

Lewis Carroll. Alice in Wonderland

За открытой теперь решёткой — тамбур и деревянная дверь. В тамбуре стул, стол, железный шкафчик, похожий на оружейный. Пост охраны? Кого? От кого? Натаха тут же пооткрывала ящики стола — пусто. Пыль и засохшие тараканы. Оружейный ящик тоже пуст. Значит, моя монополия на пистолет вне опасности. Дверь не заперта, но разбухла и заклинила — открылась, только когда мы с Натахой налегли вдвоём.

— Тут что, баня? — недоуменно спросила наша «шпалоукладчица».

В коридоре за дверью темно, жарко и влажно. Сэкиль щёлкнула фонариком, осветив облезлые стены и пар над полом. Жара страшная, градусов за пятьдесят. Или от влажности так кажется?

— Я бы в баньке попарилась, — сказала задумчиво Натаха, — люблю это дело. Особенно когда есть кому веничком отходить.

— Оу, это не похозе на сэнто, — ответила ей Сэкиль. — Это похозе на паровоз. Трубы, трубы…

По стенам проложены ржавые трубопроводы, где в драной теплоизоляции, а где и без. Котельная? Возможно, именно отсюда поступает горячая вода в наш душ. Впервые — на моей текущей памяти — мы нашли что-то инфраструктурное, а не просто коридоры с комнатами. Может быть, это прорыв. Только куда?

— Осень зарко, — вздохнула Сэкиль и, ничуть не смущаясь, сняла через голову рубашку. Под ней ничего. Кроме сисек, разумеется. Кожа тут же покрылась мелкими бисеринками пота. Меня хватило метров на тридцать коридора, и я тоже снял футболку. Штаны не стал — мужик в трусах с пистолетом смотрится глупо.

— Селёдка костлявая, бесстыжая! — завистливо сказала Натаха.

— Раздевайся, зарко! — Сэкиль скрутила рубашку в плотный компактный валик и убрала в сумку.

— Потерплю! — упрямо ответила Натаха, утирая закатанным мокрым рукавом красное потное лицо.

— Ну и дура! — фыркнула азиатка.

— Сама ты дура…

— Хватит, — остановил их я, — пойдёмте уже.

Вскоре вышли к развилке — коридоры направо и налево, трубы, ветвясь врезками и плодонося вентилями, разбежались по сторонам, как древесная крона. Сгоны кое-где сифонят паром, температура поднялась до едва переносимой. Ощущение, что мои яйца скоро будут вкрутую.

— Куда, Кэп? — Натаха тяжело сопит, но держится, даже рубашку не сняла.

Комплексует рядом с Сэкиль. Как будто без одежды сравнение станет слишком наглядным. А та и рада, как специально дразнится. Идёт рядом, светя фонариком и иногда касаясь меня бедром. Дверь, заклиненная вставленным снаружи в ручку газовым ключом. Натаха его вытащила и хозяйственно прибрала в чемоданчик.

За дверью пахнущий влажной горячей пылью душный тёмный чуланчик. Я не сразу понял, что тут кто-то есть, — такая она чёрная. Чёрная, как калоша, мокрая, по пояс голая и почти неживая. Кто-то примотал её цепью к трубе и оставил умирать от жары и жажды.

— Да чтоб тебя! — удивилась Натаха. — Экая сажа!

Негритянка открыла дикие глаза, оскалила белоснежные зубы и задёргалась в безнадёжной попытке порвать цепь.

— Да не сепети, дай глянуть… Погодь, хорошо прикрутили, только пилить. Да не дёргайся ты, попей лучше! Сека, дай ей компоту, — Натаха раздаёт распоряжения, примериваясь ножовкой.

Я подумал, что, может быть, её не просто так прикрутили, но ничего не сказал. Наша корпулентная мадам в порывах помощи ближнему неостановима, как вытатуированный на её левом бицепсе слоник. Да и что нам делать? Бросить чёрную бабу тут? Как-то не по-человечески. Лучше я её пристрелю, если что. По сравнению с тем, чтобы сдохнуть у раскалённой трубы, уже сойдёт за гуманизм.

— Вы… кто, блядь… — надо же, чисто по-русски. Тут все более или менее изъясняются на языке осин. Кроме тех, кто принципиально не хочет.

— Просто прохожие, — ответил я уклончиво. — Если тебя отвязать, ты кусаться не будешь?

— Я — нет. Но есть те, кто будут.