ошарашен, чем любой другой мальчишка, оказавшийся в его шкуре. Он наблюдал, он ждал, но он не знал, чего он ждет.

Пресли переехали на следующий год, и Глэдис снова пошла на работу в прачечную на Мид–Саус. К тому моменту, когда Элвис начал ходить в седьмой класс, они уже жили на Норт–грин–стрит — ближе к школе и в довольно респектабельном районе, но респектабельном для цветных. В отличие от Шейк–рег, более напоминавшего крысиную нору, которой, к счастью, суждено было быть уничтоженной в ходе первого проекта реконструкции в штате Миссисипи в 1968 году, Норт–грин–стрит простиралась напротив «нормальной», белой части города и по большей части была застроена аккуратными домами на одну–две семьи. И хотя дом, который они арендовали, представлял собой один из двух или трех «белых» домов во всем районе, они были окружены семьями черных, церквями для черных, общественными клубами для черных и школами для детей черных. Что касается друзей и знакомых Пресли — речь идет не о тех из Южного Тьюпело, которые, например, работали на лесопилке или были поденщиками, — не многие из старинных (старых) друзей посещали Пресли в их новом доме. Однако это было не настолько шокирующим и предосудительным, чтобы помешать Лиллиан, сестре Глэдис, и ее семье арендовать это жилище, когда Глэдис и Вернон его покинули.

В седьмом классе Элвис уже каждый день ходил в школу со своей гитарой. И хотя много позже учителя охотно вспоминали о ранних признаках «исключительности того мальчика», большинство одноклассников относились к его музицированию скептически, презрительно морщась, как если бы имели дело с творчеством деклассированных элементов (по сути, отношение в обществе к хиллбилли или расовой музыке таковым в те годы и было). Другие же, как, например, Роланд Тиндэлл, восхищались им, чувствуя в позиции Элвиса что–то вроде символа веры». «Насколько я помню, Элвис стал приносить гитару в школу с самого начала учебного года. В те годы подвал школы «Майлэм» был неким местом отдыха: туда можно было прийти во время большой перемены, и вообще подвал был открыт почти всегда, чтобы дети могли переждать там непогоду или просто передохнуть после уроков. Довольно часто Элвис и мальчишка по имени Билли Уэлч играли и пели в том подвале, а мы оставались послушать их. Иногда Элвис мог сыграть что–нибудь и в классе во время перемены, но такое случалось нечасто, потому что большинство одноклассников терпеть не могли кантри–музыку, а Элвис играл и пел именно кантри. Как–то он обронил, что собирается работать в радиокомпании «Опрай» — он не хвастался, не бравировал, это была просто констатация факта». «Он приносил гитару в школу только тогда, когда не было дождя, — вспоминал Джеймс Осборн, младший брат Миссисипи Слима, в то время сам только переехавший в город. — Он забрасывал гитару за спину, а до большой перемены она была под замком в его шкафчике. Тогда мы окружали его, а Элвис пел и колотил по струнам. Все его разговоры были только о музыке — не столько о компании «Опрай», сколько о стилистике церковно–негритянской музыки вообще. А он и пел по большей части негритянские госпелы».

Другой его одноклассник Ширли Лампкин говорил, что ему «больше всего импонировало в нем то, что он был одиночка». Еще один одноклассник Кеннет Холдич описывал его как «грустного, застенчивого и не очень симпатичного паренька», чья игра на гитаре вряд ли принесла бы ему хоть какой–то приз на конкурсе гитаристов. Немало школьников посмеивались над ним, считая Элвиса «никчемным парнем», который «западает на никчемную музыку хиллбилли», но Элвис был верен себе и своей мечте. Не вступая в споры с насмешниками и критиками, он продолжал заниматься тем, что было для него самым важным: он продолжал создавать свою музыку.

Ни Роланд, ни Джеймс ни разу не были у Элвиса дома на Норт–грин–стрит, хотя они с Джеймсом продолжали вместе ходить на радиостанцию, а иногда даже попадали в кино. Роланд, по его собственным словам, был не очень общительным мальчиком: «Школа — вот и весь мой круг общения в те годы. Но с Элвисом мы были настоящие друзья. В седьмом классе на Рождество он подарил мне игрушечный грузовик и что–то в том же роде Билли — это были его собственные игрушки. Помню, я растрогался: он так хотел сделать приятное своим друзьям, но не мог себе этого позволить, поэтому он отдал нам самое дорогое, что у него было».

Фрэнк и Корен Смит встречались с семьей Пресли незадолго до того, как те уехали из Тьюпело навсегда, но даже тогда они уже практически потеряли связь со своими старыми прихожанами, а Вернон и Глэдис посещали церковь не очень часто. Поскольку дом, который они снимали, определенно предназначался для белых, Смиты считали, что Пресли «не живут в черном квартале» — для Вернона и Глэдис такого рода водораздел имел значение, собственно, они сами его и старались провести, но для их двенадцатилетнего сына деление на белых и черных потеряло какой бы то ни было смысл. Живя напротив Мейн–стрит, где кривые переулки и покосившиеся лачуги образовывали Шейк–рег, он чувствовал пульс жизни, он не мог не слышать бешеные ритмы песен и озорные шутки обитателей тех переулков — он с любопытством наблюдал за жизнью черного квартала и, должно быть, завидовал остроте чувств и игре света — и цвета. Все это пульсировало и переливалось перед ним как на ладони. Но он был прикован к своему крыльцу: чужак не мог войти в тот мир ни за что.

На Норт–грин–стрит «Элвис арон Пресли» (именно так и именно со строчной буквой «а» во втором имени он подписал в тот год свой библиотечный формуляр) был кем–то вроде «человека–невидимки»: этот мальчик жил в доме доктора Грина, и он жил там по праву. Впервые в жизни он очутился прямо в центре совершенно иного мира — мира настолько отличного от всех других, что он с таким же успехом мог быть на экране кинотеатра. Но Элвис при этом оставался невидимкой, никто даже не подозревал о его присутствии в этом мире — он, как Супермен или же капитан Марвел[5], незаметные в своей повседневной — «негероической» — одежде, был, однако, способен на такое, чего никто не мог себе даже представить, и он просто ждал, когда представится возможность выполнить свою миссию!

Вы проходили мимо клуба «Элкс», что сразу же за домом Грина, а там маленький оркестр — вроде оркестра Луиса Джордана — играет