– Значит, нужно искать другие пути, – сказал Береславский. – Другой, нестандартный метод.

Опять он прав. Взятка – точно стандартный метод.

Впрочем, теории меня утешить никак не могли. Меня бы больше утешил практический совет. А еще лучше – практическая помощь. Которую я вряд ли получу даже на самом замечательном учебном семинаре.

Прозвеневший звонок завершил нашу содержательную беседу.

Я побрела к буфету, но на ходу раздумала: есть не хотелось. Мне вдруг стало чудовищно ясно, что мою маму реально могут посадить в тюрьму.

Мою маму!

Пропади он пропадом, этот бизнес!

Я впервые пожалела, что мы все-таки вернулись из Штатов, и вытерла навернувшиеся слезы бумажной салфеткой.

– Виктория, – услышала за спиной.

– Да! – Я уже снова держала себя в руках.

– Я так понимаю, – мягко начал Береславский, – что ваша история не совсем выдуманная. Могу чем-то помочь?

– Не думаю, – честно сказала я.

– Не вызываю доверия или ощущения возможностей? – улыбнулся он.

– Ощущения возможностей, – излишне честно ответила я.

Доверие этот ехидный и наглый препод как раз почему-то вызывал. Он порой ядовито сражался с нами, но никогда не наносил удар из-за угла, прячась за деканат или правила. Например, ставил на экзамене тучи двоек, однако, если кто-то потом действительно хорошо подготовился, легко мог после двойки получить «отлично».

Он жестко, порой излишне жестко, устанавливал дисциплину на занятиях. Однако ни разу ни на кого не написал никаких докладных.

А еще он не брал взяток, никогда и ни в каком виде – многие наши пробовали подкатываться на первых сессиях, и не отпускал сальных шуточек девицам. Хотя, с другой стороны, и не сальной мог достать до печенки.

– Да уж, гарантировать я тебе, кроме конфиденциальности, точно ничего не смогу, – согласился препод. – Но на твоем месте я бы поделился. Ты же ничего не теряешь.

И я поделилась.

Сначала мы час просидели на лавочке в парке. Странно, но мне не было холодно.

Потом он довез меня до метро.

Машина у него стильная, хотя явно не новая.

– Ладно, я подумаю обо всем этом, – на прощание сказал он.

– А зачем вам нужно влезать? – задала наконец я наболевший вопрос. – Это ж не ваш геморрой. Может, вы в меня влюбились?

– Я что, похож на педофила? – поинтересовался профессор. – Кроме того, меня никогда не тянуло к блондинкам с маргинальным лексиконом. Так что незачет, – подытожил он.

– А в чем тогда дело? – Я намерена была довести это интервью до конца.

Он задумался.

– Запах денег, – наконец сказал профессор. – Я ощущаю запах денег.

Это уже было кое-что. Почему-то наш профессор всегда казался мне серьезным субъектом, несмотря на возраст его тачки.

Да и слухи про него ходили разные. Порой – удивляющие.

Я уже сделала шаг от машины, когда услышала заключительную реплику:

– А еще – не люблю, когда девушки плачут. Даже такие брутальные девушки.

Не удержался-таки – насчет брутальных.

Я вошла во вращающиеся двери метро и впервые после наезда на мамину компанию чуть-чуть расслабилась. Может, это и нелогично. Может, даже глупо – я ведь так мало его знаю. Но мне почему-то показалось, что мы с мамулей сегодня обрели неплохого союзника.

Маргаритке – шесть лет.

Она и в самом деле цветочек.

Нежная белая кожица, сквозь которую проглядывают жилки. Светлые, совсем короткие волосики вокруг худенького лица, на котором выделяются огромные голубые глаза.

Ни дать ни взять – ангелок. Еще бы банты большие, белые или розовые, на головку. Однако в такую прическу банты не вплетешь.

Впрочем, не стоить гневить бога, упрекает саму себя Лена, Маргариткина мама. Совсем недавно головка ее дочери была вовсе без волос, прямо голенькая. Маргаритка стеснялась, даже плакала, если приходилось выходить к незнакомым людям. Бабушка уж и платочки красивые ей надевала, и шапочки.

Но поди объясни ребенку, почему у всех ее подруг есть волосы, а у нее нет.

Однако и тогда Лена старалась не раскисать и не расстраиваться.

Потому что ей вовсе не хотелось бы вернуться еще на один год назад. Тогда и волосы у Маргаритки были роскошные, и дом у Лены был полная чаша. И сама Лена была – все подруги завидовали – мужней женой, модной красоткой, с хорошей работой, с планами на отпуск и с замечательными друзьями.

Друзья, слава богу, остались, хоть и не все.

– Вставай потихоньку, дочурка, – ласково попросила она Маргаритку. – Нам ехать долго, дядя Женя обещал нас пораньше забрать.

– Еще минуточку полежу, – попросила дочка. – А ты меня обними.

Хоть и торопилась Лена, но прилегла к Маргаритке на ее софу, обняла худенькое, еще слабое тельце, мягко прижала к себе.

Какое же это счастье!

Нет, ни за что Лена не захотела бы вернуться на полтора года назад: к достатку, комфорту, любящему мужу.

Потому что именно тогда выяснилось, что Маргариткина шейка болит вовсе не из-за усталости. И не от радикулита (она сначала так испугалась слова «радикулит» для четырехлетней малышки – теперь бы подтверждение той болезни показалось ей счастьем), а от непонятно откуда взявшейся напасти – саркомы. Опухоль напала на третий позвонок – прямо на шейке дочки. И разбросала ядовитые семена-метастазы вдоль всего позвоночника и даже в печень.

Лена помнила, как ее оглушил диагноз: рак, четвертая стадия.

Оглушил в прямом смысле слова: она смотрела на пожилую, тоже расстроенную докторшу, та шевелила губами, явно что-то объясняя, а слышно ничего не было.

Когда слух вернулся – поняла главное: болезнь опасна. Смертельно опасна. Но, в отличие от взрослых, более половины деток с таким диагнозом при соответствующем лечении и уходе выживают.

Лена даже помнила тот миг, когда приняла решение: ее дочь не умрет. Не то что она сделает все возможное для Маргаритки. А именно так: ее дочь не умрет. Лена весь мир поставит на дыбы, но Маргаритка останется живой.

Наверное, это было главное ее решение за всю жизнь. Жаль нестерпимо, что ей не удалось внушить то же самое подруге по несчастью – Сусанне.

Вспомнила Сусанну и ее маленькую Софию – слезы навернулись на глаза.

Сонечка была на год старше Маргаритки. Красивая армяночка, окруженная океаном любви: мама, папа, бабушки, дедушки, тетки – в палату заходили по очереди, потому что вместе просто бы не вместились.