Никогда и близко ничего подобного я не испытывала, даже тогда, когда мой бывший впервые меня поцеловал.

— Вель…

Это было помешательством каким-то. Колдовством, которое перебросило меня из одного мира в другой и в которое я пока так и не сумела поверить. Сном, волнительным, пугающим и будоражащим. Когда и страшно, и сладко, так сладко, что просыпаться совсем-совсем не хочется…

Запах этого пугающе притягательного мужчины окутал меня незаметно, просочился сквозь поры моей кожи и ударил по мозгу волной дикого возбуждения.

Дичайшего.

Разве так бывает? Чтобы лишь от того, как мужчина произносит твоё имя, у тебя волоски на руках становились дыбом, чтобы мороз по коже, всё сжималось внутри и начинало мелко-мелко дрожать. Я раньше думала, что о таком только в женских романах пишут.

Впрочем, чему удивляться? Откуда мне было знать правду? Мой бывший девственности меня, конечно, лишил, но фактически я ею оставалась до сих пор, ибо он забыл рассказать, в чём же заключается вся прелесть физической любви.

С Эларом всё было иначе. Он меня пока даже не поцеловал, просто смотрел тяжело, пригвоздив к месту своим невероятным «звёздным» взглядом, да царапнул слух вот этим вот Вель…

— Вель, — повторил мужчина, и я почувствовала прикосновение к своей нижней губе. Он провёл по ней пальцем, осторожно стирая лишь ему видимый след. — Скажи, ты тоже чувствуешь это?

Чувствую? Божечки, ЭТО бурлит во мне, как лава в жерле вулкана. Одно неловкое движение — и извержение неизбежно.

— Я не знаю, — солгала я, боясь сказать правду. Уж больно неприлично она бы прозвучала.

— Знаешь, — заявил он, а потом медленно провёл языком по моим губам. — Знаешь.

Я распахнула глаза и, столкнувшись с его диким взглядом, попыталась вздохнуть, но не успела, потому что Элар накрыл мой рот своим и застонал глухо, когда я беспрекословно впустила внутрь его язык.

Если у пламени есть вкус, то это вкус Элара. Жадного и жаркого, беспощадного, решительного. Бороться с ним нет никакого смысла, да я и не собиралась.

И нет. Я не позабыла обо всём на свете. Там, на краю тонущего в желании сознания бился истеричной мыслью страх, звенела тонким колокольчиком тревога, пытаясь напомнить мне, что вот всему этому сейчас не место и не время. Мало того, что я оказалась в другом мире, так вообще не знаю целующего меня мужчину…

Но я отказывалась прислушиваться к гласу разума, потому что внутри меня бурлила и дрожала лава, и только Элар знал, что нужно сделать, чтобы она не успокоилась — ни в коем случае! — чтобы наоборот сожгла дотла нас обоих.

С каким-то первобытным рычанием он содрал с меня майку и застыл, жадно глядя на мою грудь, прикрытую простеньким хлопковым лифчиком. Потрогал пальцем ставший каменным от возбуждения сосок и зашипел, когда я в ответ слегка царапнула его шею.

— Вель… — будто магическое заклинание повторил он и склонил голову.

Лизнул кожу над тканью, провёл языком по плотному материалу, а потом опрокинул меня на лежак, и в мгновение ока — я и пикнуть не успела! — стянул с меня велосипедки вместе с бельём, развёл в стороны мои колени и застыл, бесстыдно и жадно впитывая тёмным взглядом открывшееся ему зрелище.

— Красивая, — поведал осипшим голосом и, прокашлявшись, добавил:

— Ро-озовая. Выглядишь очень аппетитно.

Я вспыхнула от смущения, лицо загорелось так, словно я склонилась к открытой печке, до звона в ушах и стыдных слёз. Дёрнулась, пытаясь то ли сбежать, то ли прикрыться, но Элар протестующе, как пёс, у которого пытаются отобрать сладкую косточку, заворчал и, глянув на меня из-под потяжелевших век, наклонился.

Крылья его носа дрожали, когда он с жадностью наркомана глотал мой запах. Я ещё успела подумать, что такой вот, сейчас, когда обнажённая, яростная жажда заострила черты его лица, он невероятно красивый. А потом Элар, всё ещё удерживая мой взгляд своим осторожно провёл языком, будто снимая пробу, и я зажмурилась крепко-крепко, до серебристых точек перед глазами, и закусила губу, чтобы не закричать. И не услышала — скорее, почувствовала смешок.

А затем снова язык. И губы. И пальцы. И рычащий, сводящий с ума шёпот, ласкающий хрипотцой, проклинающий, умоляющий — безумный и дикий. Как дикая страсть, с которой мужчина укрощал бушующую внутри меня лаву.

Я не знаю, сколько это продолжалось, минуты или часы — может быть вечность. Элар умело доводил меня до точки, где, казалось бы уже невозможно остановиться, но снова и снова останавливался. И всё говорил, говорил что-то проникновенным голосом, уговаривая меня, умоляя…

— Что? Что? — хныкала я, хватаясь за покрытые белоснежной рубашкой плечи.

— Пожалуйста, — умоляла, бесстыдно вдавливая руками его голову себе между ног. — Пожалуйста!

Я и сама толком не знала, о чём прошу. Откуда мне было? Но лава сжигала меня изнутри, бурлила, требуя выхода, а сама я с нею не справлялась — не умела. Элар же умел, я видела, но отчего-то отказывал мне в этой малости, будто наказывал за что-то.

— Вель…

— Да! Да! Да! — в отчаянии я почти рыдала, непрестанно облизывая искусанные губы. — Прошу!

— Сейчас, сейчас, сладкая. Открой глазки, посмотри не меня. Видишь?

Я моргнула, пытаясь сфокусировать взгляд.

Какой же он красивый, мой Элар! Влажные волосы прилипли ко лбу, а в потемневшем от возбуждения взгляде пьяно бьётся чёрное безумие.

— Вот тут вот подпиши, моя девочка, и мы полетаем. Мы с тобой так полетаем, как никогда. Я обещаю.

— Да… — улыбнулась я прозвучавшему в мужском голосе жаркому обещанию и безмолвно обхватила пальцами протянутую мне перьевую ручку.

— Вот здесь… — Элар прижал кончик пера к бумаге и нежно прикусил кожу над моей ключицей. — Давай же, малышка. Давай. Хочу тебя, хоть умри. Ну?

И тут внезапно из комы вышел мой мозг и заголосил, словно сошедшая с ума автомобильная сигнализация, усмиряя лаву и прогоняя без сожаления и без жалости, и страсть, и желание, и похоть.

А ещё миг спустя, когда о меня всё-таки дошло, что здесь и сейчас случилось, закричала и я. Громко. Срывая и без того охрипшее от моей несдержанности горло. Отталкивая Элара, царапаясь, вырываясь, ужом выкручиваясь из его стальных объятий, которые внезапно из желанных стали самыми ненавистными в мире.

***

Лектус — разновидность античной мебели, ложе, на котором возлежали древние греки и римляне во время пиршеств (симпосиев и конвивиумов), трапез и бесед.

Стола — у древних римлян одежда замужней женщины: туника, которая надевалась поверх исподней одежды (tunica interior) и доходила до лодыжек. Снизу к столе пришивалась оборка, называвшаяся instita; шейное отверстие обшивалось пурпуровой каймой. Рукава столы достигали локтей и не были сшиты, а закреплялись рядом застёжек. Если внутренняя туника имела рукава, то у столы их не было. Стола обхватывалась поясом значительно выше талии, при этом образовывался ряд складок.