51 При известии о смерти отца пациентку охватил приступ смеха – она наконец-то достигла вершины. Это был истерический смех, психогенный симптом, нечто возникшее из бессознательных мотивов, а не из мотивов сознательного эго. Это важное различие подсказывает нам, откуда и как возникают определенные человеческие добродетели. Их противоположности снизошли в ад или, выражаясь современным языком, в бессознательное, где издавна аккумулировались антиподы наших сознательных добродетелей. Соответственно, мы не желаем ничего знать о бессознательном; вершина добродетельной мудрости – провозгласить, что бессознательного вообще не существует. Но увы! Оно существует во всех нас; мы все подобны Медарду из «Эликсира сатаны» Гофмана: у каждого есть где-то страшный брат, зловещий двойник, который удерживает и накапливает все то, что мы столь охотно «спрятали бы под столом».

52 Первая вспышка невроза у нашей пациентки случилась в тот момент, когда она осознала, что в ее отце было нечто, над чем она не имела власти. И тогда на нее снизошло великое озарение: теперь она поняла, для чего ее матери был нужен невроз – когда сталкиваешься с препятствием, которое нельзя преодолеть рациональными методами и шармом, остается еще один, прежде не известный способ – невроз. Результат: пациентка начинает имитировать невроз матери. Но какая же польза от невроза, удивленно спросит читатель. Что он может дать? Любой, кто сталкивался с четкими случаями невроза среди своих близких, знает что. Лучшего средства тиранить домашних не существует. Сердечные приступы, приступы удушья, всевозможные спазмы и судороги производят невероятный эффект, который едва ли можно превзойти. Больной купается в океанах сочувствия, родители мучаются от тревоги, слуги снуют туда-сюда, неумолчно звонит телефон, врачи спешат на помощь. Все это, разумеется, сопровождается страшными диагнозами, тщательными обследованиями, длительным лечением, большими расходами. Посреди всей этой суматохи лежит невинный страдалец; когда же ему, наконец, удается выздороветь от своих «спазмов», окружающие преисполняются к нему искренней благодарности.

53 Именно эту непревзойденную схему или «устроение», как писал Адлер, и открыла для себя наша пациентка и успешно применяла всякий раз, когда отец находился рядом. После его смерти все это стало ненужным. Итальянец был выброшен за борт сразу после того, как имел неосторожность подчеркнуть ее женственность, напомнив о собственной мужественности. Однако как только представилась подходящая возможность выйти замуж, она полюбила и безропотно покорилась судьбе жены и матери. Пока сохранялось ее превосходство, все шло как по маслу. Но когда однажды у супруга появилось несерьезное увлечение на стороне, она, как и раньше, прибегла к тому же чрезвычайно эффективному «устроению», ибо вновь столкнулась с препятствием, на этот раз в муже, которое в случае с отцом ей так и не удалось преодолеть.

54 Так выглядит ситуация с точки зрения психологии власти. Боюсь, читатель неизбежно уподобится тому кади, который, выслушав представителя одной стороны, сказал: «Ты говорил хорошо. Я вижу, что ты прав». Но затем слово взял защитник другой стороны; когда он умолк, кади почесал за ухом и сказал: «Ты говорил хорошо. Я вижу, что ты тоже прав». Безусловно, стремление к власти играет крайне важную роль. Несомненно и то, что невротические симптомы и комплексы суть искусные «устроения», преследующие собственные цели с невероятным упорством и хитростью. Как установил Адлер, невроз телеологически ориентирован.

55 Какая же из этих двух точек зрения верная? Над этим вопросом, вероятно, придется немало поломать голову, ибо они абсолютно противоречат друг другу. В первом объяснении главным и решающим фактором является Эрос и его судьба, во втором – власть эго. В первом случае эго выступает лишь своего рода придатком Эроса; во втором – любовь есть просто средство для достижения цели, т. е. господства. Те, кто ставят во главу угла власть эго, воспротивятся первой концепции; те же, кому больше важна любовь, никогда не примирятся со второй.

56 Несовместимость двух теорий, рассмотренных в предыдущих главах, требует позиции, супраординатной по отношению к обеим, позиции, в рамках которой эти теории могли бы прийти к согласию. Мы определенно не вправе отбросить одну теорию в пользу другой, каким бы удобным ни казался этот выход: изучив обе теории непредвзято, мы неизбежно придем к выводу, что в обеих содержатся важные истины, которые, вопреки их кажущемуся противоречию, не следует рассматривать как исключающие друг друга. Теория Фрейда заманчиво проста – настолько проста, что многие болезненно реагируют на утверждения обратного. Однако то же справедливо и в отношении теории Адлера. Она тоже отличается поучительной простотой и объясняет не меньше, чем теория Фрейда. Таким образом, неудивительно, что сторонники обеих школ упрямо цепляются за свои односторонние взгляды. По понятным причинам они не желают отказываться от элегантной, развитой теории в обмен на некий парадокс или, хуже того, риск заблудиться в путанице противоречивых точек зрения.

57 Поскольку обе теории в значительной степени верны – иными словами, поскольку каждая из них объясняет свой материал, из этого следует, что невроз должен обладать двумя противоположными аспектами, один из которых описывает теория Фрейда, а другой – теория Адлера. Но как так получается, что каждый исследователь видит только одну сторону и почему настаивает на том, что именно его точка зрения истинна? Возможно, это потому, что в силу своих психологических особенностей каждый исследователь прежде всего видит в неврозе тот фактор, который этим особенностям соответствует. Едва ли можно допустить, что случаи неврозов, которые наблюдал Адлер, в корне отличаются от тех, которые наблюдал Фрейд. Оба явно работают с одним и тем же материалом, но из-за личных особенностей видят вещи по-разному и, следовательно, отстаивают принципиально различные взгляды и теории. По мнению Адлера, субъект, чувствующий себя подавленным и неполноценным, пытается сохранить иллюзорное превосходство с помощью «протестов», «устроений» и прочих приемов, направленных в равной степени против родителей, педагогов, правил, авторитетов, ситуаций, институтов и т. д. Даже сексуальность может фигурировать среди его инструментов. Данный подход предполагает излишний акцент на субъекте, перед которым идиосинкразия и значимость объектов полностью исчезают. В лучшем случае объекты рассматриваются как носители подавляющих тенденций. Вероятно, я не ошибусь, полагая, что к существенным факторам Адлер также относит любовные отношения и другие желания, направленные на объекты; однако в его теории неврозов они не играют принципиальной роли, приписываемой им Фрейдом.

58 Фрейд рассматривает своего пациента в свете постоянной зависимости от значимых объектов и их отношений с ними. Отец и мать играют здесь большую роль; какие бы другие значимые влияния или условия ни присутствовали в жизни пациента, они оказываются в прямой каузальной связи с этими главными факторами. Pièce de résistance[33] его теории – понятие переноса, т. е. отношение пациента к доктору. Специфически оцениваемый объект либо желанен, либо сталкивается с сопротивлением; при этом реакция всегда следует образцу, усвоенному в раннем детстве через отношение к отцу и матери. То, что исходит от субъекта, есть, в сущности, слепое стремление к удовольствию; однако это стремление всегда приобретает свое качество от специфических объектов. У Фрейда объекты обладают важнейшим значением и почти исключительно детерминирующей силой, тогда как субъект остается в высшей степени незначительным и в действительности представляет собой не более чем источник стремления к удовольствию и «очаг тревоги». Как уже было упомянуто выше, Фрейд выделяет эго-инстинкты, однако сам этот термин указывает на то, что его представление о субъекте toto coelo[34] отличается от адлеровского, в котором субъект фигурирует в качестве детерминирующего фактора.