— Да уж, ты что-то употребляешь, Кай? Скажи, я помогу тебе, я просто ничего не понимаю, — мама начинала говорить лишнее, сама, смущаясь от этого, она осознавала, что её сын всё понимает, оба друг другу сейчас соврут. Он скажет, что всё в порядке, а она, что может помочь.

— Ой, мам, всё, я пойду искупаюсь, — резко встал с кровати.

— А что с твоими вещами? Ты увлёкся домашней выпечкой?

— Ну да, — он улыбнулся и ушёл в ванную.

Мама подошла к окну, на улице светило солнце, оно так грело через стекло, казалось — на улице сейчас очень тепло. И на душе становилось так же. Она вспоминала, как гуляла по этой улице с Каем, когда он был совсем маленьким, как блестели на солнце его светло-русые волосы, как он обрадовался и удивился, когда увидел впервые божью коровку. И тогда она тоже увидела её впервые, с ним всё было новым и таким радостным. Она пыталась оградить его от всего злого. И она радовалась тому, чему радуется он. Только с Каем она могла не прятать в себя чувства и эмоции, от этого искреннего малыша можно было ничего не скрывать. Он никогда меня не обманет, — думала она.

* * *

Кирилл и Шалу радовались утреннему сексу, который по обоюдному желанию бывал у них нечасто. Они кувыркались под мягким белым одеялом, и Шалу словно сливалась с этой белизной, она постоянно поправляла свои густые волосы и сонно улыбалась.

— Детка, возьми его в ротик.

— Ну, Кирилл, вечно ты всё портишь, мы можем хотя бы иногда без этого?

— Ну, пожалуйста, — он крепко сжал её бёдра.

— Только недолго! — Шалу улыбнулась.

Кирилл засопел, когда она провела языком вокруг его пупка. Ей безумно нравилось доводить его до исступления. Она делала всё нежно, медленно продвигая в рот, а потом обратно, сжимая сильно пальцами его член. Она чувствовала, что скоро он кончит, когда он вдруг сказал:

— Сколько же у тебя их там побывало? Какая же ты сучка, Шалу! — Он говорил это с любовью, без осуждений, без упрёков.

Кирилл оттолкнул её, схватил за волосы одной рукой, другой перевернул на живот так, что лицо Шалу оказалось точно в невинно-белой подушке. Он делал всё грубо, двигаясь с агрессией.

— Я трахаю тебя и хочу, понимаешь?! Сучка!

Кирилл продолжал двигаться, стараясь засадить ей, как можно глубже. В какой-то момент он начал кричать от удовольствия, от ненормального счастья, что он обладает чем-то настолько красивым, настолько беззащитным перед ним.

— Ты создана для того, чтобы тебя трахали, Шалу.

В уголках её глаз были засохшие слёзки, она накинула лёгкий халатик, отодвинув занавеску, Шалу увидела, что на улице шёл дождь, она пропустила утреннее солнце. Она схватила мобильник и вышла на широкий балкон. Рядом с трубкой ещё лежал вчерашний гашиш. После нескольких затяжек она набрала Лию.

Любовь, родившаяся ранней осенью, умирает быстро, вместе с остатками летнего тепла. Осталось совсем немного. Но мы увидели друг друга во всех наших проявлениях, мы друг друга никогда не забудем, можете мне поверить.

Я навсегда запомню это утро. Даже не утро, а нелепо-ненужно появившийся рассвет. Тени ещё были хрустальными, а угольное небо совсем слегка разбавило молоко облаков. «Это будет пасмурный, но тёплый день», — подумала я. В такой день хочется надеть уютные вещи и встретить с распростёртыми объятиями меланхолию, от которой ещё вчера пыталась бежать. Побег от меланхолии — побег от самой себя. Выбор в любом из возможных случаев остаётся за женщиной, созданной по умолчанию волшебницей. Выбор был сделан. Поэтому я купалась в воспоминаниях или копалась? Бесконечная игра слов, игра чувств, игра с разумом. Я позвала Кирилла на балкон, в это утро сигареты казались вкусными. Потом мы курили гашиш, ароматный гашиш, любовались томным небом, начал моросить дождь. Каким же приятным он был! — Кто? Дождь или Кирилл? — Ветер. Лучший любовник — осенний ветер. Как и у Лии.

Я сделала нам кофе. Свою чашку выставила на внешний подоконник. Ветер остужал напиток, а дождь разбавлял. Невероятный кофе. Кофе с дождём и ветром. Утренний гашиш и Кирилл. Мой статный красавец. Или штатный? — А, может, всё-таки внештатный? Белизна простыней ничего не очистит. Мы можем лишь добавить в себя замороченности подобными рассуждениями.

И как же нынешнее утро напоминает мне то, которое было когда-то таким особенным рядом с ним. И сейчас тепло, но чего-то не хватает. Или как будто кого-то не хватает. Или просто за время от осени до осени все мы что-то теряем. Постлетнее время даёт отличную возможность посмотреть на себя со стороны, открыть в себе новые качества. Папа рассказывал, что у шизофреников сильнейшее обострение именно в эту пору. Это необычный уровень восприятия. Грибники собирают урожай, мы собираем урожай, а грибы и урожай собирают потом таких, как мы.

Каждый из нас по-своему болен осенью. Она для каждого своя.

Почему же ты не видишь, что без тебя я падаю и разрушаю себя. Без тебя я ничто, Кирилл. Но… Прости. Нет.

* * *

— Фил, понимаешь, тут такие все замороченные на своей внешности, на своих понятиях ебанутых, все, сука, модные и по нью рейву, бля, уроды пафосные! Ни грамма человечности.

— А ты не думал, что не в рейвах дело? Это наше поколение, твоё, моё, вон той удолбанной дуры за соседним столом, ты видел, чтотакие как она вытворяют на концертах? Нет! Наркота тут не при чём. Лия высосет твой мозг, я тебе обещаю. Не потому что она наркоманка или, допустим, роковая баба, просто потому, что она такая, она по-нормальному жить не может.

— Я хочу бросить.

— И что изменится?

— Ясно.

— Я не знаю, Кай, думать и решать тебе. Из меня кровь уже высосали, мне нечего терять, другое дело ты. Ещё всё впереди. Ты успеешь одуматься.

— Да, я просто должен захотеть бросить.

— Вот и думай, что ты хочешь, мне пора бежать.

Стоит ли говорить, что наш дорогой мальчик отрезал все каналы связи с Лией и её внешним миром, внутренний же мир брошенной девчонки иногда терзал его, но Кай не сдавался. Пойти на такой шаг, предать свои чувства, чувства другого человека или иллюзию чувств неважно, он сделал это не только ради себя, он, как никто другой, эти чувства доказал, перестал мучить Лию, разлучился с ней, чтобы не сделать больно, чтобы не загнать на самое дно. Только где начинается эта бесконечность? Дно уже здесь, остаётся его лишь украсить, хотя радоваться становилось с каждым днём сложнее и сложнее. Порошки, таблетки, растения, жидкости, твёрдые и мягкие — ничто не может украсить твою жизнь, разбитую когда-то единственным в этом гнилом мире наркоманом, любимым наркоманом, который может и единственный, кто готов употреблять столько же, сколько ты.

Кай начал ходить в университет, с нами практически не общался. Он решил завязать. У него это почти получилось, круг общения снимает определённые обязательства, накладывает определённые обязательства. Я даже радовался за него, Алиса полностью ушла в меня, в мою квартиру, мою постель, в моём сердце она прописалась навсегда, но я помнил об одном: у Кая оставалась главная доза, взятая тогда у Соломиной. И что он собирался сделать с ней я не знал.