Она кончала бурно, царапая в кровь ему спину и задницу. Содрогалась, выкрикивая грязные ругательства, что в её устах звучали, как музыка. Как бы по-идиотски ни звучало это избитое сравнение. Для Влада было так.

А потом, отбившись в конвульсиях, она позволила кончить и ему.

— Можешь в меня, — прошептала на ухо. Владу как-то было не до презервативов, когда всё началось. — Я предохраняюсь и ошибок своей матери не повторяю.

Но он всё же не стал. От греха подальше, хотя неистово хотелось сделать это — оставить у неё внутри ещё одну печать, с очень чётким оттиском. С доминированием его сути. С эгоистичным правом, которого он не имел.

Он забрызгал спермой её кожу. Она смотрела на неё задумчиво, растирая рукой живот, а затем облизала пальцы. В её исполнении это смотрелось… возбуждающе-круто.

Влад вдруг подумал, что восхищается этой девочкой, что вела себя, как женщина: без ложной скромности, без дурацкого жеманства и зажимов. Ему, наверное, именно этого и не хватало: такой безбашенной оторвы. Как и он сам. Девки, у которой срывало тормоза.

— Чем займёмся? — спросила она его буднично, когда они приняли душ и где он ещё раз её отодрал с пылом и яростью, от которой его почему-то распирало. Никогда он не испытывал ничего подобного ни с одной женщиной.

— Хочешь, я научу тебя стрелять? — спросил неожиданно для себя самого.

— Хочу, — сразу же согласилась она, не дав ему отступить или передумать.

— Тогда одевайся. Тебе понравится.

У него был свой тир. Место, куда он уходил, когда становилось совсем паршиво. Об этом никто не знал. Наверное. Прихвостни матери могли быть в курсе. Но к её постоянному надзору он почти привык. Не смирился, нет.

Они находились в непримиримых контрах с тех пор, как он нашёл Нику и захотел дать ей то, что причитается по праву. И всё, что он делал, чем рисковал, влезал в безумные авантюры, делалось частично с одной целью: насолить матери. Вырваться из её удушающих объятий. Встать на ноги самостоятельно, чтобы не зависеть от её подачек и контроля.

Ему нужна была свобода.

Там, в тире, они снова трахались. Как заведённые. После того, как стреляли. Трахались так, будто завтра конец света.

— Не ищи меня, — сказала Лина, уходя почти на рассвете. — Я сама приду. Так будет лучше.

Она ушла. Влад остался. Но после его ухода пустота в душе стала ещё больше. Разрослась, как спрут, захватила щупальцами всё, до чего смогла дотянуться.

Лина ушла. А ему оставалось только ждать.

Лина появлялась как призрак. Влад никогда не угадывал, когда она придёт, но всегда ждал. Забыл о других бабах. Хранил какой-то понятный только ему целибат. Только она. Словно не он, а Лина выжгла на нём тайное клеймо, подселила под кожу непонятную, но острую жажду.

Без неё он не мог напиться. Бродил по пустыне и ждал, как оазис. И она приходила и погружала его в свои ванильно-карамельные волны, давала успокоение телу. Ненадолго. Как только Лина уходила, Влад снова начинал ждать.

Он следил за Кирпичом. Ждал, когда же он объявит о наследнице. Но Кирпич жил как и раньше. И будто не было того вечера и хвастливых откровений.

— Как там твой папаша? — однажды не выдержал он.

Лина только плечами пожала:

— Да всё нормально. Как обычно. Я не питаю иллюзий на его счёт и особой любви не жду.

— Почему он свёл нас тогда? — задал он всё же вопрос, который его тревожил и зудел, как надоевший комар.

Лина посмотрела на него насмешливо.

— Ищет достойного ёбаря для своей драгоценной дочери, — произнесла с сарказмом. — Приценивается и выбирает. Ему нужен тот, в ком он будет уверен.

— А были и другие кандидаты? — сорвалось с его губ.

— Были, — снова пожала она равнодушно плечами. — Правда, больше он так не откровенничал. Давай не будем об этом?

Он бы хотел ещё об этом поговорить, но не стал. Раз Лина не хочет. Есть другие способы прощупать почву.

Позже он попросил рассказать о себе. Она так же отделалась не очень пространным рассказом.

— Мама растила меня девочкой-девочкой. Слишком большая идеалистка была. Мечтала, что у меня будет лучшая судьба, чем у неё. Это странно, но, кажется, она любила этого уродливого Кирпича. Но мы об этом никогда не говорили. Позже, когда она умирала, она немного… приоткрылась. Тосковала всё. Вспоминала, но почти не рассказывала ничего. А я в пятнадцать осталась, считай, на улице. Из интерната удрала. Страшно там, стрёмно. Научилась пить, курить, матом громко говорить, — улыбнулась так, что у Влада сжалось всё внутри: такой она была наивно-милой.

Девочка. Запутавшаяся, нюхнувшая хрени, выкупавшаяся в болоте по самые уши, но странным образом оставшаяся чистой. В ней это уживалось — порочная чистота и невинность.

— Только не жалей, ладно? Я не хочу.

Он не ответил. Лишь сжал её пальцы — тонкие, изящные, нежные.

— Почему ты приходишь? — спросил, понимая, что лучше таких вопросов не задавать, но как можно было удержаться?

Лина посмотрела на него лукаво. Пухлые губы дрогнули. Там таилась усмешка, что никак не портила её лицо. Наоборот — придавала ему какой-то почти детский оттенок. До боли хотелось целовать её в губы, чтобы стереть вот это всё и заставить загораться совершенно другими чувствами.

— Нравишься ты мне, — провела рукой по его щеке. — Трахаешься хорошо.

Это не то, что он хотел услышать. Но другого ответа от неё не дождёшься. Слишком плотные шторы, но Влад хотел бы заглянуть и за них, и сорвать нахер, чтобы наконец-то увидеть, что же там по-настоящему прячется.

Это был их последний вечер, когда они трахались и вели беседы.

Через два дня Кирпича не стало. Его прирезали, как свинью, в его загородном доме. Лины рядом не было. Да её вообще никогда с ним больше Влад не видел.

Где она? Что с ней? Влад тревожился и не находил себе места. Сходил с ума и искал. Но Лина словно в воду канула. Исчезла, словно её и не было никогда.

После смерти Кирпичникова выяснилось, что никакого завещания он не оставлял. А если оно и было, то исчезло.

— Не ищи меня, — позвонила она спустя время. — Я сама приду, когда смогу, — и отключилась.

Влад никогда не знал её номера телефона. Она никогда не звонила ему. Первый раз. И то, что звонить по этому незнакомому номеру бесполезно, он прекрасно понимал.

Лины не было. Жажда усиливалась. Влад бы перевернул ради неё мир, но она не хотела. И то, что он для неё всего лишь ёбарь, думать не хотелось. Но по всему выходило так.

Страшнее всего было то, что он и на эту унизительную для него роль соглашался. Лишь бы вернулась, не оставляла его насовсем.