сказал он.— Прямо как Собинов. Но выбирай одно из двух — или ты поешь, но… или ты сматываешься сию же минуту.

Парень порывисто вскочил, что-то хотел возразить, но передумал и торопливо ушел..

— То-то, — заключил Андрей, вернулся к Сергею, сел рядом.

— Ты его знаешь? — спросил Сергей.

— Первый раз вижу. Если б знал, не стал бы тратить свое красноречие. Объяснил бы другим способом.

— Кулаками? Но ведь кулаками ничего не докажешь!

— Докажу!

— Посуди сам. Элементарная логика. Допустим, ты неправ. Это возможно? — Андрей кивнул в знак согласия. — Какая же может быть правота, если ты неправ? Ты можешь убить человека, но правота останется за ним. Это же истина вечная.

— Не будем спорить, а? — попросил Андрей.

— Но когда-то же нужно поспорить?

— Не сегодня, я прошу тебя.

— Хорошо, не сегодня,— согласился Сергей.

…Дома о происшествии на площади узнали буквально через полчаса: фотограф пожаловался матери Андрея.

Когда Андрей появился дома, мать спросила:

— Ты виноват?

— Да,— признался Андрей, садясь к столу.

— Андрей, у тебя столько врагов!

— Мне нравится их иметь, мама. И я не боюсь их иметь. Ты же знаешь, что я не трус.

— И мне поэтому страшно за тебя. Я трусиха, я признаюсь.

Разговор на этот раз оказался долгим и откровенным, но, когда в ответ на гневный возглас Андрея:

— И не хочу быть маменькиным сынком! — мать заметила:

— Ты, по-моему, никем не хочешь быть,— Андрей вскипел.

— Мама! — вырвалось у него.— Как это никем? А море? Да, прозябать я не хочу! Жить так жить, а не существовать! Ты сама учила меня именно так! Как же ты говоришь, что никем? А море!

И в эту минуту Андрей оказался в неведомом мире — он вспомнил о своем море, для которого с детства готовил себя. Любое море, пусть самое плохое. Но — его море. Пусть Баренцево, пахнущее треской и чайками. Пусть Черное — пахнущее камнями и водорослями. Пусть даже Азовское — такое, каким оно однажды открылось Андрею: апельсинового цвета, с запахом соленой тюльки…

— Прости,— тихо сказала мать.

Андрей молча кивнул и ушел в сад, посидел под старой сливой, не спеша поднялся и отправился на пляж. Он искупался, потом растянулся на прибрежном песке.

— Что ты, Андрей? — спросил один из приятелей. Андрей не ответил.

Другой приятель, вислоухий Алька с соседней улицы, поймал стрекозу, достал из кармана большую линзу и направил на стрекозу солнечный луч.

— Шашлык из стрекозы! — радостно крикнул он.

Андрей взметнулся, и через мгновение Алька оказался распластанным на песке. В одной руке Андрей держал линзу, другой прижимал приятеля к песку.

— Подержите ему ноги,— оказал Андрей.

Ему помогли.

Андрей сам одной рукой захватил Алькину голову, а другой рукой направил на его плечо солнечный луч.

Алька сперва сопротивлялся, потом стих, но, когда луч стал печь кожу, закричал.

— Понял? — спросил Андрей.

Алька не отвечал.

И тут его неожиданно посетила странная — для него — мысль: «Ну, хорошо, я прав. Но сейчас я доказал свою правоту? Не доказал. Как же так? Выходит, силой нельзя доказать. Ничего нельзя доказать? Чем же?»

Ему вспомнилось старое, давнее-давнее, еще из военных лет. Андрей жил на Урале, и, как у всякого мальчишки, у него были друзья и враги. С одним из врагов Андрей особенно не ладил. Как только встречались — боролись. Чаще всего побеждал Андрей. Но в один день вся вражда кончилась. Почувствовав, прижимая противника к земле, что тот слабеет, Андрей спросил:

— Чего это ты?

— Батю убили. На фронте.

Андрей резко вскочил, он подумал о своем отце, который тоже был на фронте.

«И тогда ничего не доказал»,— подумал Андрей.

Появился Сергей. Андрей отпустил Альку, бросил на песок линзу.

— Ну? — спросил друг.— Что дома?

— Было дело. Разговор. Не совсем по душам. Но не это главное, Сережа. Понимаешь, мама приказала мне выложить фотографу триста рублей. Лошадка — артельная, не его. Знаешь, для него триста рублей — это много. Но где я возьму триста? Украсть?! Но это значит — опять кого-то обидеть.

Сергей улыбнулся: ему понравилось замешательство Андрея.

— Найдем,— ответил он.

— Где? Под камнем?

— Завтра утром, к семи часам, будь на станции. Триста рублей — это четыре дня работы на разгрузке. Вдвоем. Согласен?

— Конечно, Сережа!

— Теперь идем,— сказал Сергей. — В аэроклуб. Ты должен там заниматься.

— Ты так решил?

— Да, решил.

— И обжалованию твое решение не подлежит?

— Не подлежит.

— Раз ты так решил, значит, все продумал. Спасибо, Серега. Но почему? Ну, вот ты сам. С чего у тебя началось?!

— Хорошо,— уверенно ответил Сергей. — Я долгое время жил у деда, под Чебоксарами, в Чувашии. До его смерти. Он часто рассказывал, как в тридцать третьем году ходил на поиски польской авиэтки, на которой летели полковник Филиппович и средний брат Леваневского, польский летчик. Был перелет Варшава — Красноярск. Разбились.

— Нашли?

— Не знаю. Дед не нашел. С этого, с его рассказов, и началось. И еще. Я увидел дирижабль. Мне было года три или больше, не помню. Но дирижабль запомнил. Зрелище! Ты не видел?

— Никогда.

— И не увидишь. Их время кончилось. Годятся они теперь разве для тушения лесных пожаров да сбора грибов.

— А еще, Сережа?

— Я вообще бредил самолетами, планерами. Понимаешь — это как болезнь. Пришли мы с хлопцами в аэроклуб, в первый раз. Попросились чуть ли не сразу в небеса. Смешно вспомнить. А нам показали на груду ржавых листов, болтов и еще чего-то. Говорят: вот здесь два старых разобранных планера, соберите из них один. Ребята испугались и ушли, а я остался. Конечно, мне помогли собрать планер. Летать на нем, сам понимаешь, было невозможно, но зато устройство, хоть и нехитрое, я изучил в совершенстве. Знал каждый болтик. Ну, пошли!

— Так сразу и пошли? — спросил Андрей.

— Сразу.

— А подумать?

— Что тут думать? Нечего без толку шляться целое лето!

— Каникулы придумал не я, а министр просвещения, и я обязан ему подчиняться. Впрочем, ладно, пошли.

На маленьком местном аэродроме они прежде всего нашли инструктора, Сергей сказал ему:

— К нам пришел новенький. Фанатик авиации. — Андрей отвернулся. — Есть все: сила воли,