выдержка и просто сила. Боится только пауков.

— Откуда ты знаешь? — спросил Андрей.

— По глазам видно. Разве ты их не боишься?

— Боюсь.

— Вот видишь!

— Отлично,— сказал инструктор.

— Что — отлично? — спросил Андрей. — Пауки? Будете приучать к ним?

— Конечно,— ответил инструктор. — Все важно. Там, Сережа, в ангаре есть кое-какое барахло. Знаешь? Ну, пусть попытается собрать из трех планеров один.

Андрей усмехнулся.

— Ты ему помоги. Недели вам хватит?

— Хватит,— ответил Сергей. Он взял друга за руку и повел к ангару.

— Ты меня ведешь за руку, как мальчишку.

— А ты и есть мальчишка,— оборвал Сергей.

— Ну, знаешь! — вскипел Андрей.— Катись ты со своим барахлом! Не хочу! Понимаешь ты — не хочу!

Сергей догадался, что больно задел самолюбие Андрея, но сообразил он это слишком поздно и, не видя другого решения, зашагал дальше по зеленой траве.

Андрей минуту размышлял. Перед глазами зеленело поле, и даже небо окрасилось в цвет травы. Злость на Сергея и боязнь потерять друга только на мгновение уравновесились.

Он побежал вслед за Сергеем.

Догнав его, он сперва шел рядом молча, потом с трудом решился сказать:

— Сережа, ладно, для тебя.

Сергей остановился, процедил сквозь зубы:

-— Для Сергея Густова ничего не надо. Понял?

— Я тебе верю! — крикнул Андрей. — Понял ты?

— Ладно, идем.

Они пошли в ангар.

Когда возвращались домой, Андрей заметил:

— У меня такое впечатление, что для тебя каждый планер — что человек живой.

— Ты о чем?

— Да об авиации! Она мне нужна?

— Нужна.

— Знаешь, у Некрасова? Поэтом можешь ты не быть…

— Знаю,— ответил Сергей. — Если человек рожден быть поэтом, значит, он должен быть только поэтом. И только. А что комбайнеры нужнее морских капитанов и землекопы важнее летчиков, так мы с этим еще поспорим. Понял?

— Слишком сложно для меня. Но — хорошо. Только не думай, пожалуйста, что я приношу жертву. Жертвы в моей жизни невозможны. Я сразу брошу, как только мне надоест. Договорились?

— Не надоест.

— Ты все знаешь!

Андрей улыбался, но Сергея его улыбка нисколько не задела, он считал себя правым, считал, что нашел единственное возможное для Андрея решение.

Расстались они возле Бабушкиной школы.

Андрей отправился домой.

Проходя мимо газетного киоска, Андрей увидел книгу, которую с весны искал. Он взял ее и стал перелистывать.

Рядом с Андреем остановилась грузная дама, жившая недалеко от Пестовых. Андрей ее невзлюбил давно. Кроме того, что она частенько вмешивалась в чужие семейные дела, она еще считала себя очень интеллигентной и всегда жаловалась:

— Ах, этот Никополь, эта дыра…

А Андрей любил свой город!

Однажды эта дама сказала матери Андрея:

— Здесь даже хорошую музыку не услышишь. Я уже пять лет не слышала ни единого звука Шонена.

Андрей вмешался:

— Простите, а сонату номер два — тоже?

— Ах, конечно!

— Си-бемоль минор?

— Да, конечно!

Андрей ухмыльнулся, потом сказал, испытывая странное наслаждение:

— А ведь мимо вашего дома возят покойников. И играют траурный марш Шопена. Он ведь из второй сонаты. Да, мама?

— Андрей! — Мать укоризненно посмотрела на сына.

— Но, мама, разве я неправ?

— Ах, Андрей, ты всегда прав. Нехорошо прав. Твоя правота унижает людей.

Дама попросила журнал мод.

— Купите? — спросила продавщица.

— Нет,— ответила дама. — У меня такой есть.

— Есть? — удивилась продавщица. — Мы только сегодня получили.

Андрей вмешался:

— Вероятно, другая причина.

— Какая? — заинтересовалась дама.

— Возраст не для мод,— сказал Андрей, взял свою книгу и пошел домой, окончательно умиротворенный, а про себя подумал: «Вот будет донос так донос!»

Дома, за обедом, уничтожая гусиное крыло, Андрей спросил отца:

— Ты не станешь возражать, если я вздумаю стать летчиком?

— Болезнь печени — наша наследственность, — ответил отец.

— Веское возражение! Я его принимаю,— заметил Андрей. Тогда он обратился к матери: — Тебя не будет шокировать, если я стану прыгать с парашютом вместо исследования тайны котангенса ста восьмидесяти градусов?

— Андрей, — сказала мать,— меня шокирует твой тон и вообще твоя манера разговаривать. Ты так со всеми говоришь?

— Как — так?

— Столь деликатно.

— Но, мама, зачем пугать меня? Мои сверстники лучше всего понимают язык кулаков. Так что… Значит, ты возражаешь? Выходит, я обязательно должен стать летчиком. Прискорбно.

Утром Андрей догнал Сергея возле железнодорожной станции.

— Слушай, — сказал он.

— Слушаю.

— Дома все против.

Сергей хотел возразить, но Андрей быстро добавил:

— Подожди, побереги свое красноречие для более достойного человека, чем я. Значит, надо попробовать. Ну, я молодец?

— Тебе лучше судить самому.

— О себе?

— А ты ждешь, когда тебя будут хвалить?

— Признаюсь, люблю, когда меня хвалят.

— Ну, что ж, и это хорошо.

Четыре дня они провели на товарной станции, разгружали вагоны с цементом. Трехпудовые мешки переносили из вагона на автомашины.

Андрей приходил домой усталый и вскоре ложился спать.

Потом, когда утром пятого дня он не пошел на станцию, мать сказала:

— Я заплатила за лошадь, которую ты разбил. — Она подчеркнула вину Андрея. — Деньги, заработанные тобой, можешь употребить куда угодно.

— Мама, это невозможно,— запротестовал Андрей.

— Возможно,— спокойно ответила мать. — Поезжайте,— сказала мать,— с Сережей вниз по Днепру. Ты же никогда не ездил вниз по Днепру?

— Никогда,— согласился он. — Но я так не могу.

— Тебе приказывает мать.

Андрей подумал.

— Хорошо. Только знай, что ты неправа…

Поездка состоялась.

Андрея позвали.

— Андрей, первые в этом году арбузы! — сказала мать.— Тебе сейчас отрезать или после обеда?

— Арбузы? Да… после обеда,— ответил Андрей.

Мать ушла.

— Арбузы? — спросил себя Андрей.

…Как-то, в курсантские годы, Андрей со своим одноклассником Сашей Ясновым, будучи в увольнении, остановились возле горы арбузов, сваленных прямо на улице.

Покупали арбуз две девушки.

— Что вы, он зеленый! — воскликнула одна, когда продавец положил на весы арбуз.

Андрей протянул к арбузу руку и щелкнул по корке. Звук ему понравился. Он взглянул на хвостик арбуза.

— Прекрасный,— сказал он.

— Простите, но откуда вы можете знать? — удивилась вторая девушка.

— Давайте уговоримся. Сейчас его вскроют. Если я не угадал, я плачу за него.

— А