папа там учился. Только давно не летает. Он в гавээф работает.

Володя посмотрел в ее сторону, но тут же отвел взгляд, уткнулся лицом в песок.

— Мне нравятся летчики,— продолжала Вика.— Веселые они, шумные, смелые. Ты, конечно, будешь летчиком?

Володя поднял голову, посмотрел на девочку.

— Да,— ответил он.— Вот закончу десятилетку на будущий год и в училище. Да мне другого пути и нет. Все продумано.

— Почему нет другого пути?

— Зачем тебе знать?

— Я должна знать — почему!

— Да так, я просто сказал. Мечта.— Он усмехнулся.— Мечтать ведь можно? Мечтать никто не запрещает.

— Ты меня проводишь домой? — спросила Вика.

— Тебе здесь не нравится?

— Ой, что ты! Конечно, нравится!

— Ну, еще часик ты можешь побыть здесь?

— Сколько сейчас?

Володя посмотрел на солнце.

— Одиннадцать,— уверенно ответил он.

— Как раз час. Подневольный человек. А ты?

— Никто мной не командует.

— Ты счастливый.

— Счастливый? — спросил он и поспешно добавил: — Конечно.

Володя откинулся на песок и закрыл глаза.

— Искупаемся? — опросил он.

— Я сегодня первый раз в жизни не подчинюсь приказу,— сказала Вика.

— Тебе попадет?

— Но что они со мной могут сделать?

— Завтра не выпустят из дома.

— Мне уже ведь не десять лет! Через год и десятилетку закончу!

— Искупаемся? — Володи вскочил.— Хочешь, я унесу тебя в воду? На руках? — задыхаясь, спросил он.

Вика сжала губы, широко раскрыла удивленные и радостные глаза. Ей захотелось крикнуть: «Да, да!», но она отвергающе повела головой, протянула руку. Володя помог ей подняться с песка.

Они услышали прерывистый гудок и остановились. Из-за лесистого косогора, из-за поворота, выползал речной пароходик. Он отчаянно пыхтел, оставлял за собой длинное дымное облако. Дым, перемешанный с сажей, не рассеивался, а опускался на воду и исчезал в ней.

Пароходик прошел дальше и скрылся за новым поворотом. Володя и Вика бросились в воду.

Когда выходили на отмель, Вика посмотрела в лицо юноши и рассмеялась.

— Что ты? — спросил он.

— Какой ты чумазый!

— Чумазый? — он улыбнулся.— Но и ты не лучше.

— Серьезно? — испугалась Вика.

— Всю сажу на себя собрали мы.

Володя наклонился, набрал горсть мокрого песка и легонько протер им свое лицо.

— Не двигайся,— сказал он и стер с ее щеки серое пятно.

— Еще раз в воду,— предложил он.— Песок смоется.

Они так и сделали. Когда неторопливо выходили из воды, он взял Вику за руку, но не смотрел на нее.

— Надолго ты приехала? — спросил Володя.

— Хотела дня на три-четыре.

— Не передумала?

— Передумала.

— Я хочу, чтобы ты передумала из-за меня.

— Из-за тебя,— сказала Вика.

Они пробыли у реки до четырех часов дня. Володя проводил Вику до дома. Они еще постояли у забора, под старой липой, в ее тени, скрытые ото всех, взявшись за руки.

Потом девочка ушла, а Володя отправился к себе.

Вскоре домой пришел отец с двумя приятелями. Они завалили стол бутылками и всякой закуской.

Отец работал на мясоконсервном комбинате, приятелей у него водилось много, все они любили выпить, и сам отец ничем не отличался от них. Правда, пить он начал с тех пор, как заболела жена, Володина мать, но так втянулся, что остановиться уже не мог.

Володя пошел в больницу, попытался увидеть мать, но она как раз спала. Врач запретил будить ее. Возвращаясь, Володя увидел у крыльца своего дома милицейский пикап. Мужчина в штатском, стоявший у крыльца, пробовал остановить Володю, но юноша прорвался в дом. В столовой по-прежнему сидели отец и его приятели. Лейтенант милиции сидел с ними и что-то писал, второй милиционер стоял у окна.

— Сын? — спросил лейтенант.

Отец раздраженно тряхнул головой.

— О сыне хоть бы подумал,— сказал лейтенант.

— Делай свое дело,— огрызнулся отец.

— Сделаю. Дело нехитрое.— Лейтенант что-то долисал, встал, сложил серые листы бумаги в старую картонную папку, спрятал авторучку.— Придется переселиться,— сказал он.

Один из отцовских приятелей допил водку из стакана, положил кусок колбасы в карман.

Все они вышли из дома вместе и забрались в пикап.

Уходя, отец даже не взглянул на сына.

Володя, прижавшись лбом к оконному стеклу, смотрел вслед пылившему пикапу. Потом улица опустела. Она стала такой пустынной и тоскливой, что Володя зажмурился. Когда он раскрыл глаза, то за окном увидел Викино лицо: она, как и он, прижалась лицом к стеклу.

Покачавшись, словно в нерешительности, лицо исчезло. Володя отскочил от окна.

Вика вбежала в комнату и, секунду помедлив, бросилась к Володе.

— Ты знал?

— Знал. Я все знал!— прокричал он.

Он мог крикнуть: «Что ты понимаешь!» — и махнуть рукой, и прогнать ее, мог заплакать, мог броситься на постель и стучать кулаками по стене, в конце концов он мог просто сжать кулаки, но он ничего такого не сделал.

А девочка говорила и говорила, шептала неуместные и нескладные слова, но ей в простоте душевной казалось, что именно эти слова могли поддержать его.

— …Ты держись. Ты не один. Понимаешь?

Он молчал.

— Понимаешь? — переспросила она.— Для летчика стойкость — самое важное. Откуда я знаю?

Он отрицательно мотнул головой.

— Папа говорил. Поверь мне. А? Почему ты молчишь?

Ее пальцы взметнулись вверх, к его лицу. Он почувствовал, как они обожгли его щеку, а потом вся ладонь прижалась к ней, обжигая и не успокаивая.

Они оба испугались: она — этого прикосновения, он — что она отдернет свою руку. Жесткими пальцами он прижал ее тонкую кисть к своей холодной щеке.

— Тебе страшно? — спросила Вика.

— Страшно? — удивился Володя.

— Тебе никогда не было страшно?

— Было.

— Страшно?

— В сорок втором. В ноябре. Я еще почти ничего не понимал. А фронт — рядом. Все слышно. Гром. Гром без конца. Вот тогда мне было страшно. Я тогда еще ничего не понимал. И потому боялся. А теперь…

— Теперь?

— Я ведь кое-что понимаю. Что толку в страхе? Ты думаешь, я боюсь, что мне придется узнать, почем фунт лиха? Да и не скажу, если и боюсь. Скрою. Так вернее.

— И от меня скроешь?

— От тебя? Нет. Не скрою. Не уходи,— вдруг попросил он.

Вика сжала губы, недолго подумала и сказала:

— Не удивляйся