Сергей остаётся в облегающем фигуру бежевом свитере с косым воротом и тёмных брюках. Я наконец-то могу рассмотреть, что притаилось под толстым слоем зимней куртки, и чуть было не стону от разочарования. Потому что я, чёрт возьми, надеялась там обнаружить пивной живот и узкие плечики! Но нет, Сергей стройный, поджарый и гибкий – не качок, не гора мышц, скорее, любитель плавания или легкоатлет.

Мои пальцы подрагивают, но я надеюсь, что Сергей, занятый игрой в гляделки, не видит этого. Мне не хочется, чтобы он понял, насколько сильно волнует меня, ибо это неправильно. Я ведь решила, что всему виной вдруг проснувшиеся гормоны и долгое отсутствие секса, и это обязательно пройдёт, просто нужно дожить до утра. Мы вернёмся в город, а там каждого закрутит водоворот привычных дел и обязанностей, и схлынет наваждение, и улягутся эмоции.

Просто. Дожить. До. Утра.

– Присядь, я сейчас. – И действительно уходит куда-то, а я отдёргиваю плед, комкаю его в руках, да так и замираю. Хорошо же всё-таки, что бы за этим хорошо не стояло.

В помещении очень тепло, спокойно, но я не тороплюсь располагаться в кресле-качалке ленивой тюленихой. Напротив, мне хочется лучше рассмотреть растения, вдохнуть их аромат полной грудью, помечтать о лете.

Где-то совсем рядом наши уже выросшие дети, а мы тут, словно два подростка, прячемся в оранжерее. От чего только? От себя самих, общества, в котором есть миллионы табу, от детей?

В моей голове слишком много мыслей, и я пытаюсь их хоть как-то упорядочить, но вдруг перед глазами возникает бокал, наполненный шампанским, и крошечные пузырьки оседают на стенках бокала.

– У Николаши, дай ему бог здоровья, отличный винный погреб. Подумал, что тебе не помешает.

Сергей смеётся, и звук этот накрывает меня лёгкой вуалью, усмиряет нервную дрожь.

– Если голодная, там и запасов еды на два апокалипсиса хватит. Принести?

Я качаю головой, потому что никакой кусок мне в горло сейчас не полезет.

– Я мало ем. Привыкла за годы танцевальной карьеры обходиться тремя капустными листами и одной редиской в день.

– Алиса, я завтра тебе позвоню, – выдаёт на одном дыхании и, кажется, ещё ближе подходит.

– Зачем?

– Для всего в этой жизни обязательно нужна причина? – В голосе усмешка, а я впиваюсь взглядом в непокорные пузырьки углекислого газа. Пытаюсь их сосчитать, но тщетно, хотя и отвлекает, заземляет отлично. – Просто позвоню. Снова услышать твой голос мне не запретят никакие условности.

– Ты же говорил, им пытать можно, – отчего-то смеюсь, а Сергей одним движением снимает с моих волос резинку.

– А я мазохист.

Его пальцы пропускают пряди моих волос, играются с ними, а я делаю большой глоток шампанского. И уже не вижу перед собой ни нежных цветов, ни буйной зелени многолетников.

– Алиса, я ни к чему тебя не обязываю, поверь. Но мне почему-то кажется, что тебе самой это нужно.

– Что мне нужно?

– Я.

Хорошо, что не успела ещё один глоток сделать, точно бы шампанское носом пошло.

– Какая самоуверенность.

– Почему нет? Впрочем, я просто позвоню. Хочешь, о свадьбе детей поговорим, хочешь просто сказку мне на ночь почитаешь, о танцах расскажешь или споёшь. Ничего такого, за что потом краснеть придётся.

И я киваю, давая добро. На что только? На вечернюю сказку или на нечто большее? А впрочем, дальше будет видно.

А после выпитого шампанского и странной беседы, я удивительно легко засыпаю в кресле, укрытая пледом. И до самого позднего зимнего рассвета плаваю в ясных блаженных водах, а на душе так легко и спокойно, как не было, кажется, никогда.

Где-то рядом пьют кофе.

Это первая мысль, которая настигает меня, стоит только очнуться от сонного марева. Но глаза открывать не тороплюсь, потому что мерещится: стоит это сделать, и волшебство исчезнет. Нет, не хочу этого, хоть убейте меня, не хочу.

А чего хочу? Остаться в этой оранжерее, чтобы за окном снег, а здесь тепло и солнечно. И мужчина… да, и мужчина темноглазый, в светлом свитере и дерзкой улыбкой на губах. И губы его, да, и руки. Вот этого всего хочу, а мучиться раскаяниями не буду. Потому что, Сергей прав, мы взрослые и состоявшиеся, и прятаться в скорлупе – глупо.

А ещё хочу кофе.

– Ты проснулась, я же вижу, – совсем близко, на ухо, и тонкие волоски на шее, невидимые, но ощутимые, приподнимаются. Щекотно, но и сладко.

– А ты пьёшь кофе. – Распахиваю глаза и ловлю улыбку. Щетина на щеках за ночь стала ещё гуще, и вообще Сергей сейчас выглядит таким по-домашнему уютным, с упавшими на лоб тёмно-рыжими волосами, ещё вечером идеально уложенными.

– Пью, – кивает и протягивает мне большую глиняную чашку, и облачко пара поднимается вверх, танцует странный танец.

Потягиваюсь, совсем не думая о том, как выгляжу сейчас. Наверняка растрёпанная, с отпечатком клетчатой ткани на щеке, заспанная, узкоглазая. Но кому какая разница, правильно?

Моя бабуля, царствие ей небесное, любила повторять, что хороший сон – он самый лучший лекарь. Дай человеку выспаться, и на мир он начнёт смотреть по-другому. Я так долго не позволяла себе такой роскоши, всё время куда-то бежала, держа себя при этом в ежовых рукавицах, прямая, точно палка, сосредоточенная. Но попала вдруг в эту сказку и наконец-то поняла смысл бабулиных слов.

Сейчас, когда хмурый рассвет заглядывает во множество окон разом, а мужчина с тёмно-рыжими волосами протягивает мне – мне! – кофе, я чувствую себя кем-то другим. Свободным и радостным.

Снова потягиваюсь и вдруг понимаю, что Сергей смотрит на меня как-то странно. Нет, не в лицо, не в глаза, а куда-то значительно ниже. При том не просто смотрит, он замер с чашкой наперевес, лицо окаменело, а кадык так и пляшет вверх-вниз, словно Сергею даже сглотнуть тяжело.

И я опускаю медленно глаза вниз – туда, куда мёртвой хваткой вцепился взгляд Сергея. И, Господи, ненавижу эту рубашку! Зачем я вообще её надела вчера?! Собственно, она была первой, висевшей на плечиках в шифоньере, и мне даже в голову не пришло, что буду где-то спать, и эти мерзкие пуговицы так подло меня подставят. Потому что они расстегнулись все! Все, чтоб их, до самого пупка!

– Знаешь, я ведь до вчерашнего дня думал, что взрослый и адекватный. Прямо вот так и считал, веришь?

Я киваю и излишне резко, наверное, натягиваю до самого подбородка плед. Спрятавшись под ним, пытаюсь застегнуть чёртовы пуговицы, но от неловкости дрожат пальцы, а Сергей с невыразимой мукой в глазах следит за моими манипуляциями.

Сожгу её сразу же, как в город вернёмся, на лоскуты рубашку порву и устрою жертвенный костёр прямо в центре квартиры! Это ж надо так опозориться! Хорошо ещё, бюстгальтер надела самый красивый, как чувствовала, что его придётся помимо собственной воли кому-то показывать. Впрочем, красивое бельё – моя слабость, потому хоть тут не вышло конфуза.