в кожаных перчатках, вынимает еще из живой жертвы мочевой пузырь и кишки.

В страшных мучениях человек начинает умирать на наших глазах.

Все это может показаться неправдой, выдумкой больного воображения. Но это было. Перед современным миром я с полной ответственностью свидетельствую сегодня: это было!.. Люди, я призываю вас помнить об этом!

Невыносимой пыткой было смотреть на эти «операции». Зная это, немцы следили, чтобы мы не отводили глаз. На мою долю выпала пытка втройне…

Однажды взамен умерших привезли новую партию. И вот среди живых мертвецов я узнал своего двоюродного брата Павла. Мы потеряли друг друга в начале войны. А тут встреча на пороге смерти, в страшном лагере Гузино № 2. У меня нет слов, чтобы описать это свидание.

На следующий день брат не смог подняться во время «медицинского» обхода. На моих глазах он мучительно умер на «операционном» столе с распоротым животом. С того дня я стал заговариваться, наступали временами странные черные часы какого-то полузабытья, полусна.

В последнее время режим в Гузино несколько изменился. Сюда стали привозить не только русских, но и пленных других национальностей. Нас становилось все больше и больше. Проходило двадцать два дня, и тех, кто не умер, переводили в другие места. При этом соблюдалось одно непременное правило: у выбывающих из лагеря осматривали зубы. Если у кого-нибудь были золотые или даже металлические коронки, — их тут же снимали. Возражения не допускались. Помню, какой-то француз, уже пожилой, аристократического вида человек, умолял немцев не трогать его золотых зубов. Его зверски избили, выбили глаз, а коронки все равно сняли.

Вообще всякое неповиновение каралось жестоко и беспощадно. Но самым страшным была «почта». Особо провинившихся посылали на «почту», в маленький трехкомнатный барак под зеленой крышей — якобы за посылкой. Но из почты никто не возвращался. До нас доходили смутные слухи, что там творятся страшные вещи. Мы долго не знали, какие. Но шило в мешке не утаишь..

На «почте»

В лагерь с новой партией привезли капитана греческой армии. Это был еще молодой человек, смуглый, сильный, порывистый. Рот его сверкал золотыми зубами. Эсэсовцы без разговоров приступили к делу: двое держали грека, третий клещами попытался вырвать у него первый золотой зуб. И тогда грек вырвался и наградил немца сильнейшим ударом в челюсть. Немец упал.

Расправа была короткой: грека избили до потери сознания и, окровавленного, повели на «почту».

— Иди, получи посылку, — сказали ему.

Грек не вернулся. Но мы узнали, как он погиб. Нам об этом рассказал немец-служитель. Он был осужден на двадцать пять лет за недовольство гитлеровским режимом, но служил в лагере и получал маленький оклад. Он и рассказал нам о «почте».

Вот что там творилось. Приговоренного к «почте» вводили в комнату, где стояла тесная деревянная гробница с плоской крышкой. Человека раздевали догола, укладывали в гробницу, закрывали крышкой, забивали гвоздями. Не было возможности даже пошевелиться. В крышке было маленькое отверстие напротив рта узника. Три раза в день его насильно кормили свежим медом и молоком. От такого питания у человека начинался понос. Он оправлялся под себя. В деревянной гробнице быстро разводились черви. Они становились чудовищными палачами узника. Человек заживо гнил. Несколько бесконечных дней продолжалась эта пытка, которой позавидовали бы самые изощренные инквизиторы средневековья. Наконец, человек умирал. «Почта» стояла на краю глубокого обрыва. Гробницу выносили к обрыву, отбивали крышку, труп сбрасывали вниз. Гробницу мыли и ставили на старое место — она была готова для новой жертвы.

Так погиб капитан греческой армии. Так погибли многие наши товарищи.

Эсэсовцам стало известно, что мы узнали страшную тайну «почты». Служителя-немца повесили. «Почта» продолжала выдавать «посылки». Заведенный механизм работал.

Абэнзэ — последний круг ада

В начале апреля 1944 года восемнадцать человек, которые могли кое-как двигаться — среди них и я, — получили новое обмундирование: полосатые куртки «зебра» и на ноги березовые колодки. Нам дали паек на дорогу — пять картофелин. Вывели из барака. Кольцом обступил конвой автоматчиков. Но это уже были не выхоленные эсэсовцы. Нас конвоировали старики — в Германии прошла тотальная мобилизация.

— В машину!

Мы выехали из Гузино № 2 — будь ты проклято во веки веков, кровавое место! Пусть и трава не будет расти на твоей земле…

Куда мы едем? — спросил кто-то у старика-конвоира.

— Лагерь Абэнзэ, — был ответ.

Лагерь Абэнзэ… Это был последний лагерь из тех, по которым провела меня дорога смерти.

Лагерь Абэнзэ — это десять рядов колючей проволоки. Это бараки, выстроенные на болоте, так что через доски пола просачивается вода. Это скудный паек (200 граммов эрзац-хлеба и вода).

Лагерь Абэнзэ — это сплошные туманы и постоянная грязь.

Лагерь Абэнзэ — это рабочие команды, которые надрываются в каменоломнях в непосильном, нечеловеческом труде.

Лагерь Абэнзэ — это 150–200 смертей в сутки. Это барак № 8, заваленный трупами. Рабочая команда не успевала хоронить умерших…

Отсюда еще никто не убегал, хотя побеги предпринимались постоянно. Отсюда еще никто не возвращался в человеческую жизнь. Отсюда никуда не переводили. Отсюда не было возврата. Сюда привозили людей умирать.

Лагерь Абэнзэ — последний круг фашистского ада. Здесь мне суждено было погибнуть, как и всем, кто со мной попал в этот уголок Альпийских гор, в юго-западной части Австрии.

Но пока бьется сердце, человек на что-то надеется, строит планы, продолжает жить.

Мы продолжали жить. Как могли, мы продолжали бороться.

В лагере я встретил своих старых фронтовых товарищей — Костина и Свинаренко. Судьба тоже привела их в Абэнзэ.

30 апреля они пробрались ко мне в наш барак.

— Вот, — сказал Костин, передавая мне несколько листков. — Прочти сам и распространи среди товарищей.

Это были листовки, написанные карандашом под копирку. В них говорилось (я выучил текст наизусть):

«Военнопленные! Товарищи всех национальностей!

Узники фашистского лагеря Абэнзэ!

Завтра Первое мая — день сплоченности и солидарности трудящихся всех стран.

Товарищи! Братья! Мы замучены голодом и холодом. Поставлены в нечеловеческие условия. Мы терпим унижения, оскорбления и побои.