говорит: сердечный приступ. А какая-то тварь мимо прошла, ну и… обобрали, сволочи. Как куклу. Все вытряхнули, вплоть до печенья. Крошки кругом.

– Кто это, Сергей Палыч?

– Наша, местная, опознали уже. К дочке в центр ехала, с внучкой повидаться, ей же и гостинцев везла. Так, ну нечего тут, иди… хотя постой.

Акимов, быстро оглядевшись, отвел Кольку в сторону, заговорил, понизив голос:

– Слушай… Я ничего, но Тамаре передай, пусть пироги свои и прочие бутерброды с прилавка уберет. Возможно, что ревизия.

– С чего вдруг? – удивился Колька.

– По городу и области трясут общепит, на предмет неучтенки, излишков… – Увидев, что грядут возражения, Акимов поднял палец: – Отставить, времени нет. Я сказал – ты слышал, теперь шагай.

Колька беспрекословно повиновался.

Лишь отойдя на некоторое расстояние, он спохватился: не вернуться ли, не рассказать ли про тех, кого видел с утра на платформе? Но засомневался. Мало ли, обознался, мало ли, кто чулки такие носит. Они, может, много у кого есть. Что он, разбирается? Ну, поговорили женщины, ну и что?

И все-таки на душе было препогано, хорошего настроя как не бывало. Что за жизнь такая несуразная, за один и тот же день столько событий, и никакого равновесия!

Он шел, пиная опавшие листья, постепенно сползая мыслями на другое: «Делать им нечего, нашли кого трясти. Тамару-то! Сама вобла сушеная, соплей перешибешь, вкалывает, рук не покладая…»

Недоумение было святым и объяснимым: заведующая столовой, Царица Тамара, сама ничего не ела, на работе дневала и ночевала, в условиях жесткого недостатка выделяемых фондов умудрялась откармливать подопечных как на убой. Своими руками лепила пироги из ничего – горсть муки, полстакана масла и все, что под ногами растет, вплоть до крапивы со двора. И продавала это за копейки, на которые, в свой черед, доставала масло – вместо маргарина, сало – вместо лярда, сахар – вместо сахарина, не просто кости, а с мясом, и прочее. Была же при этом тоща до предела, чуть не просвечивала, носила одно и то же ветхое темное платье, одни и те же худые ботинки зимой и летом и напоминала, скорее, не деятеля общепита, а монашку. К тому же одна-одинешенька.

Она и – кража пищепродуктов? Зачем? Дичь какая. Хотя предупредить, конечно, надо…

Тут из-за угла вынесло на него Приходьков, Саньку со Светкой, и Колька воспрянул духом, без церемоний усадил старшего на лавочку и, морщась от его портянок, заставил примерить ботинки.

– Ух ты! – восхитилась Светка, всплеснув руками. – Какой красотец!

– Как раз, – буркнул Санька, притоптывая, – еще и под толстый носок останется. Ну это, спасибо.

И протянул Кольке яблоко, в которое тот немедленно впился зубами. Проголодался за день.

– Носи на здоровье.

* * *

– Найденова Мария Васильевна, одна тысяча восемьсот девяносто пятый год рождения, вдова, член партии, проживала по адресу: улица Первого Мая, дом пять, квартира два, заведующая складом, не судима, не состояла и тэ-дэ и тэ-пэ…

Сорокин постучал карандашом, подгоняя:

– Понял-понял. Что в медзаключении?

– Остановка сердца.

– Остановка сердца – всегда единственная причина смерти! Конкретно?

– Рефлекторная остановка сердца. Патологоанатомический диагноз: закрытая тупая травма грудной клетки.

– Не понял. Дай.

Акимов протянул бумагу. Сорокин нацепил очки с одним стеклом, принялся вчитываться, разбирая медицинские каракули, и вскоре брови его поползли вверх:

– Ушиб сердца с последующим травматическим инфарктом… закрытая тупая травма, ушиб сердца, разрыв миокарда и эндокарда?! Так что, значит, признаки насилия имеются?

– В том-то и дело, что нет. – Акимов достал другую справку. – Вот выписка из истории болезни: неделю назад Найденова получила удар бортом грузовой автомашины, контролируя разгрузку.

– Снова не понял. Сбили ее, что ли?

– Нет, не сбили, – терпеливо возразил Сергей, – по собственной глупости попала в слепую зону и была прижата бортом к стене.

– Что ж она не в больнице? – продолжал придираться капитан Сорокин.

– Так она и была доставлена, – пояснил Акимов, показывая выписку, – но поскольку сознания не теряла, состояние легкой тяжести, жалоб нет, не обнаружено ни изменений внутренних органов, ни повреждения костей, то выписана под наблюдение по месту жительства.

– Надо бы наведаться к этим писателям, – проворчал Сорокин. – Это чего, с разрывом сердца женщина не первой молодости семь суток жила?

– Выходит, так, – пожал плечами Акимов.

– Ох-хо-хо. Есть женщины в русских селеньях… были то есть. Ну, а по пропажам что?

– Соседи показали, что Найденова отправилась на станцию с утра, к поезду на пять пятьдесят, была одета в желтый плащ-дождевик, шляпа коричневая, темно-красные сапоги, при себе имела сумку-ридикюль, тоже красный, с золотой застежкой… ну, там расписано.

– И ничего этого при ней нет?

– Нет, только то, что на ней. Платье из темной плотной ткани, чулки…

– Хватит разводить галантерею, – оборвал начальник. – Деньги, документы?

– Дочь утверждает, что мама должна была привезти ей деньги на покупку подержанной швейной машины.

– Сколько?

– Двести рублей.

– Нашли?

– Нет, кошелек пустой. Также нет колец, цепочки, сережек. Дочь говорила…

– Понятно. Собака что?

– Взяла след, прошла до платформы, там след пропал.

– И, натурально, никто ничего не видел, не слышал и так далее?

– Николай Николаевич, так ведь…

– Не глупее тебя, – оборвал начальник, было видно, что он в целом жизнью весьма недоволен. – Вот что. Подробно расспроси соседей, еще раз допроси дочь, составь описание всего, что на Найденовой было и что было при ней, и наведайтесь на барахолку, может, всплывет что. Связи, связи отработайте. Не было ли конфликтов, угроз? Она завскладом? Может, уволила кого? И как давно инвентаризацию проводили…

Сергей послушно кивал. И молчал. У соседей он уже побывал – безрезультатно. О покойной не то что плохого – нехорошего слова не услышал. Спокойный, добрый, совершенно безобидный человек, с ней и поругаться-то было невозможно, как заявила одна востроносая с общей кухни. И дочка подтвердила: ни разу не слыхала, чтобы мамка кого-то хаяла, и в плохом настроении никогда не пребывала. Живы-сыты, что еще надо? Любила красивые вещи, но без сумасшедшинки, женщина все-таки. По всем статьям золотой человек, как на ладони, и подозревать у нее какие-то тайные жизни было глупо – вся как на виду.

Бывалый Остапчук, в хозяйственных делах собаку съевший, уже прошерстил склад: инвентаризация закончилась менее месяца назад, и сошлось все, копейка в копейку. И складских Саныч проверил – все в возрасте, положительные, работают по пять и более лет, без нареканий, души – алмаз. Водитель, что был за рулем злосчастной машины, – сотрудник с центральной базы, инвалид войны, за двадцать лет ни одного прокола, с Найденовой не знакомый. После инцидента сам свалился с инфарктом. Все запротоколировано кристально ясно, и налицо грубая неосторожность