разгромленных в Испании, во главе с Гейзерихом переправились в Африку[93]. По сведениям Виктора Витенского, их было 80 тыс., по мнению Прокопия Кесарийского — 50 тыс., включая стариков, детей, юношей, господ, новорожденных и рабов[94]. Виктор Витенский обращает внимание на то, что это количество принимается несведущими за число воинов, тогда как в действительности такова была их общая численность. К сожалению, А. Р. Корсунский и Р. Гюнтер не обратили внимания на предостережение Виктора Витенского и написали, будто Гейзерих переправился с 80-тысячной армией[95].

Феодорит Киррский, подобно Августину и Сальвиану, полагал, что вандалы избавят страну от социальной опасности и натиска африканских племен. Поэтому он утверждал, что наступление вандалов — это «перст божий». И только позже, когда увидел неисчислимые бедствия этого наступления, он назвал его великим несчастьем[96].

По мнению Григория Турского, вандалы переправлялись в Африку из г. Юлия Традукта и высаживались в Танжере[97], который также имел старое римское название Юлия Традукта, как и город в Испании.

Сухопутным путем, с тяжелыми повозками, нагруженными награбленным добром, вандалы двигались до Карфагена по 6–8 км в сутки.

Положение жителей Африки оказалось печальным. Здесь не было укрепленных городов, которые могли бы стать центрами народного сопротивления завоевателям. Римляне, завоевав Карфаген, разрушили его и запретили восстанавливать стены и оборонительные сооружения из-за боязни, что город станет центром антиримского сопротивления. То же было и с остальными городами. И только в 425 г., в связи с восстанием агонистиков в окрестностях города и наступлением мавров, Карфаген был окружен стеной[98]. В других городах укрепления возводились наспех, когда доходили слухи о наступлении вандалов.

Ворвавшись в Африку, которая, по словам Виктора Витенского, была замечательной по красоте цветущей землей, вандалы вели себя как завоеватели и считали местных жителей и их хозяйство военной добычей. Малочисленность войск Бонифация и Сигисвульта, ослабленных взаимной борьбой, дала возможность Гейзериху не считаться ни с одной из призвавших его сторон. Утверждение А. Р. Корсунского и Р. Гюнтера, будто угнетенные жители и рабы рассматривали появление вандалов как возможность облегчить свою участь и частично перебегали к ним, не подтверждается источниками[99]. Местные жители видели в вандалах либо наемников и карателей, находившихся на римской службе, либо новых завоевателей. Случаи перехода на их сторону представителей угнетенного класса были весьма исключительным явлением.

Христианские апологеты (Августин, Орозий, Сальвиан) пропагандировали союз римской знати с варварской знатью и утверждали, что варвары лучше и менее опасны, чем донатисты, присциллиане и агонистики. Многие хронисты и панегиристы V в. восхваляли варваров-завоевателей своих стран за подачки от новых повелителей. Недалеко ушли от них многие историки в наше время, фальсифицирующие историю в угоду определенным политическим группировкам и пытающиеся внушить читателям мысль об освободительной миссии чужеземных завоевателей. По существу, такие писания являются попыткой реабилитации милитаризма, грубой силы и культа вождей — кровавых насильников, предводителей завоевателей.

Хотя Августин одобрял союз Бонифация с вандалами, надеясь и заговаривая его направить их против мавров и всех недовольных римскими порядками и католической церковью, позже, чтобы скомпрометировать донатистов среди широких народных масс, пострадавших от вандалов, он в пылу религиозной полемики обвинил их в сочувствии к арианам-вандалам, однако не привел фактов, свидетельствующих о союзе между ними, и не показал, в чем проявилось такое сочувствие.

Поскольку донатизм был распространен среди оппозиционной и революционной части северо-африканского населения, буржуазные историки использовали необоснованные заявления Августина о сочувствии донатистов арианам-вандалам для того, чтобы вину Бонифация и Равеннского двора в призвании вандалов в Африку переложить на угнетенные массы. Вымыслы о союзе угнетенных масс с чужеземными завоевателями встречаются и в работах советских историков. Отсутствие точных и бесспорных фактов о союзе между угнетенными массами и вандалами-завоевателями, анализ условий, предшествующих появлению вандалов в Африке, дают основание отбросить такие вымыслы.

Вместе с тем точные и бесспорные факты, сохранившиеся в письмах Августина и сочинениях Виктора Витенского, Павла Диакона, Иордана, Прокопия Кесарийского, в «Житии Фульгенция», Иоанна Антиохийского, Проспера Тирона, свидетельствуют о союзе с вандалами двух группировок господствующего класса (североафриканской во главе с Бонифацием и итало-римской, представленной Феликсом, Аэцием и Сигисвультом).

Угнетенные массы Африки не могли видеть в вандалах своих освободителей от римского гнета, поскольку их звал Бонифаций, присланный в страну для усиления этого гнета, и направляли представители Равеннского двора (Феликс, Аэций) не только друг против друга, но и главное — для подавления революционных и сепаратистских движений (а донатизм был отражением их). Исключало такой союз и то, что вандалы отличались от угнетенных местных жителей языком, религией, обычаями, образом жизни, привычкой жить за счет войны и грабежа. К тому же было известно, что в Испании они пытками и казнями принуждали жителей принять арианство"[100].

Вступив в тот или иной город, вандалы захватывали все движимое имущество. Они пытали людей, требуя от них драгоценностей, причем «ни старость, ни слабый пол, ни грудные младенцы, которых они отнимали от матерей и бросали на землю, не вызывали у них жалости»[101].

Некоторые истязаемые соглашались отдать все, что имеют, за сохранение жизни. Но и это не вело к спасению. Вандалы подвергали невероятным пыткам добровольных жертвователей, подозревая, что те отдали только часть имеющегося у них золота[102].

Самим вандалам было безразлично социальное положение их жертв. Однако имущие могли откупиться, тогда как бедные умирали под пытками или превращались в рабов. «Если где оставались крепости, которых варвары не были в состоянии взять, — рассказывает Виктор Витенский, — то они, собрав бесчисленные толпы людей вокруг такой крепости, убивали их смертоносным железом, чтобы трупы, за которыми нельзя было прийти из-за осады, начинали разлагаться и убивать осажденных своим зловонием»[103].

Отмеченные в «Житии Ремигия» жестокость, а в «Житии Дезидерия» необузданность и наглость вандалов сказались в Африке с полной силой[104].

По рассказу Виктора Витенекого, вандалы «уничтожали все пожарами и убивали людей. Они не щадили плодовых деревьев и нарочно рубили их, чтобы лишить пропитания тех, кто скрывался после их прихода в горных пещерах и ущельях»[105].

Дороги были переполнены беженцами, спасавшимися от погрома и неволи. Капреол, епископ Карфагена, сообщал своему другу: «В настоящее время все пути к городу перерезаны. Масса врага обрушилась на нас. Повсюду безграничное ограбление провинций. Жители убиты или бежали. Всюду, куда ни посмотришь, картина полного отчаяния»[106].

Поссидий, свидетель и очевидец вандальского вторжения, рассказывая об изменении взглядов Августина, находившегося в Гиппон-Регии, писал: «Эти опустошения омрачили последние дни жизни Августина. Он видел опустошенные города, разрушенные дома в селах, убитых или обращенных