Турбин говорил первое, покупателям – второе. На самом деле, как это нередко случается в жизни, истина была где-то посередине.* * *

Бизнес Турбина продолжался без малого четыре года – и все без сучка без задоринки. Это его даже удивляло. Ведь тогда «органы» работали на совесть, и многие «теневики» в конце концов попадали на нары.

Да и бандюганы вроде Отвертки тоже являли собой огромную опасность. Бывали случаи, когда целые состояния, наколенные удачливыми барыгами за долгие годы, в один прекрасный день меняли хозяина – после того, как утюг на спине у того начинал нагреваться.

В плане социальной защищенности «теневики» были хуже бомжей. Ведь идти жаловаться в милицию им как-то не пристало. Даже по очень серьезному поводу.

Впрочем, все эти ужасы пока обходили Турбина стороной. Никто из его сослуживцев даже и не подозревал о том, чем на самом деле занимается их коллега, хотя без дела этот ученый муж никогда не сидел.

На одном таком дельце он наварил порядка двадцати тысяч рублей. Турбину благодаря его пронырливости и везению удалось заполучить целую коллекцию ценного антиквариата одного бывшего энкаведиста. Сотнями отправляя людей на тот свет в сталинские времена, этот персонаж оставлял себе их вещички – наверное, на память.

Но прошло время, и ветеран-чекист сам отправился на Божий суд. Наследство досталось его единственному сынку – одинокому и непутевому сорокалетнему мужику. Тот толком не знал, как распорядиться своим счастьем. И однажды даже променял серебряные часы Александровской эпохи на бутылку возле гастронома. Просто выпить в тот вечер очень хотелось…

В огромной квартире, доставшейся недотепе по наследству от отца, нашлось место для икон 18 века, картин Натальи Гончаровой, Георгиевских крестов и даже настоящей казацкой сабли, инкрустированной изумрудами.

Окинув все это своим опытным взором, Турбин едва смог сдержать волнение. Но все-таки это ему удалось. И сокровища достались ему за бесценок.

– Так, чепуха, фабричная подделка, – говорил он, рассматривая тяжеленную саблю с выгравированным на лезвии именем какого-то атамана. – Но рублей тридцать я дам за нее.

– Что ж, по рукам, – искренне радовался недотепа, прикидывая в уме, сколько бутылок водки можно купить за эти деньги.

Сабля ушла за тысячу двести. Все остальные предметы из той коллекции тоже нашли покупателя.

Турбин решил отметить выгодное дельце в ресторане. Гулянка с друзьями и любовницей получилась на славу. Но проснувшись наутро с больной головой, он вдруг призадумался.

Ему стало ясно как белый день, что вся эта лафа не будет продолжаться вечно. И когда-нибудь ей наступит законный конец. Причем наступит он непременно внезапно, как и бывает в таких случаях.

Турбин перестал отвечать на «деловые» звонки и стал отказываться даже от самых выгодных предложений. Чувства, которые терзали его душу, были воистину гамлетовскими – или грешить против закона, или… тоже грешить, но более изощренным способом.

Идея жить на зарплату по-прежнему казалась ему полным бредом.

Турбин ходил в раздумьях целую неделю. А потом, выпив с вечера коньяку, утром положил вырученные двадцать тысяч в большой дипломат и отвез его тогдашнему замминистру культуры Свинову.

В итоге молодой и перспективный ученый вдруг получил повышение. Он стал заместителем директора музея древнерусской культуры в Старом Почайске – бывшем центре крупного княжества, а теперь маленьком райцентре в российской глубинке. И целых два месяца честно изучал особенности местной иконописной школы и вникал в курс музейного дела. По кабакам он в это время почти не ходил, чем вызвал сильное негодование своих подруг.

А через полгода старенького директора отправили на пенсию. Его кресло занял этот перспективный молодой специалист.

* * *

С тех пор Турбин развернулся по-новому. Как ему удалось выяснить, древнерусская культура за границей ценится куда больше, чем на родине. Иконы или предметы утвари, пылившиеся в хранилище его музея, легко находили новых хозяев в Германии, Франции, США, а случалось, даже и в Японии.

В самом Почайске дела до них не было никакого. В музейном хранилище, по соседству с половой шваброй уборщицы и выпитыми на прошлом банкете бутылками лежали уникальные вещи. Да и археологические экспедиции, работавшие в том крае, постоянно находили что-то новое. Свои находки они торжественно передавали в музей, а там эти ценности навечно клались на полку того же хранилища и постепенно покрывались пылью.

Фонды музея в несколько раз превышали размер экспозиции, а денег на расширение не было. Председатель райисполкома, верный партиец, вообще грозился выбросить все это скопище «пережитков старого режима» на помойку – «к едрени фени».

Поэтому условия работы у Турбина были лучше некуда. Тащить из музея экспонаты оказалось проще простого. И никто ему в этом не мог помешать. «Неблагонадежных» директор просто уволил.

Одной из сотрудниц, например, Турбин сначала предложил отведать кагора на рабочем месте – якобы по поводу его дня рождения, – а потом, ничтоже сумняшеся, сдал беднягу появившейся вдруг милиции.

Оставшаяся без работы тетя чуть было не повесилась – увольнение было для нее жизненным крахом. Но Турбина это совершенно не беспокоило. Он на тот момент был занят совершенно другим.

Например, требовалось срочно отладить схему переправки ценностей за границу. Турбину удалось связаться с атташе по культуре одного дружественного СССР латиноамериканского государства, но тот загнул за свои услуги непомерно большую цену. Тогда жулик отправился прямо к его начальнику – самому послу. И с тем удалось договориться на более приемлемых условиях.

Посол имел обыкновение ездить к себе домой через Германию. В такие поездки он прихватывал с собой чемоданчик с иконами, церковной утварью, а иногда и рукописными книгами древнего Почаевского княжества. На границе его, естественно, никто не проверял – ведь государство, которое он представлял, было дружественным.

Во Франкфурте-на-Майне, где у дипломата была пересадка, прямо в аэропорту его встречал немецкий партнер Турбина – русский эмигрант Алексей Волчков, попавший за границу во время Второй мировой. Именно он отвечал за реализацию товара. Чемоданчик передавался в цепкие руки эмигранта, а потом его содержимое расходилось по аукционам и антикварным лавкам всего мира.

Прибыль делили поровну, – за вычетом той ее части, которая уходила начальству Турбина. Часть эта в процентном отношении была небольшой, но начальство оставалось довольно. И закрывало глаза на бурную деятельность в провинциальном музее.

Деньги потекли к пройдохе рекой.