– Кто?

– Полиция, – выдал Монтальбано. Он решил действовать наверняка и захватить ее врасплох, пока она еще не успела прийти в себя спросонья. К тому же Фатьма, работая на выпасе, наверняка спала еще меньше него. Дверь открылась, женщина на пороге была закутана в большое купальное полотенце, которое придерживала рукой у груди.

– Что надо?

– Поговорить.

Она посторонилась. В комнатушке стояла двуспальная кровать, маленький стол и два стула, газовая плитка. Пластиковая занавеска отделяла раковину и унитаз от остальной комнаты. Все содержалось в порядке и было начищено до блеска. Но запах ее тела и дешевеньких духов вытеснил весь воздух.

– Покажи мне вид на жительство.

Как будто от страха она уронила полотенце, прикрывая руками лицо. Длинные ноги, тонкая талия, плоский живот, грудь высокая и упругая, – красивая женщина, вроде тех, которых показывают по телевизору в рекламных роликах. Мгновение спустя, по тому, как неподвижно застыла в ожидании Фатьма, он сообразил, что это вовсе не страх, а попытка уладить отношения тем самым способом, который больше всего в ходу между женщинами и мужчинами.

– Оденься.

Из одного угла комнатушки в другой была протянута проволока, Фатьма направилась туда: широкие плечи, великолепная спина, ягодицы маленькие и круглые.

«С такой фигурой, – подумал Монтальбано, – пришлось же ей повидать видов».

Он представил себе опасливую очередь у закрытых дверей кабинетов в соответствующих учреждениях, за которыми Фатьма зарабатывала «терпимость со стороны властей», терпимость именно в духе дома терпимости. Фатьма, надев марлевое платьице на голое тело, осталась на ногах перед Монтальбано.

– Так что же, где эти документы?

Женщина покачала головой в знак отрицания. И стала беззвучно плакать.

– Не пугайся, – сказал комиссар.

– Я не пугаться. Я очень не везет.

– Почему это?

– Потому, если ты приходить мало дней позже, меня уже тут не быть.

– И куда ты собиралась?

– Один синьор из Фелы, я ему нравиться, в воскресенье сказал хотеть со мной жениться. Я ему верить.

– Это тот, который к тебе приезжает каждую субботу-воскресенье?

Фатьма вытаращила глаза:

– Ты откуда знать?

И опять принялась плакать.

– Но теперь все.

– Скажи мне одну вещь. Джедже тебя отпускает с этим синьором из Фелы?

– Синьор говорил синьор Джедже, синьор платить.

– Слушай, Фатьма, будем считать, что меня здесь не было. Хочу задать тебе только один вопрос, и если ты мне скажешь правду, я поворачиваюсь и ухожу, и ты можешь опять ложиться спать.

– Что хочешь знать?

– У тебя спрашивали на выпасе, не находила ли ты чего-нибудь?

Глаза у нее заблестели.

– О да! Приходить синьор Филиппо, он человек синьора Джедже, сказать всем, кто найти золотую цепочку, сердце с брильянтами, дать сразу ему. Если не найти, искать.

– И тебе известно, нашли ее?

– Нет. Эту ночь все опять искать.

– Спасибо, – сказал Монтальбано, идя к двери. На пороге он остановился и повернулся посмотреть на Фатьму. – Ни пуха.

И таким образом Джедже был оставлен в дураках: то, что он старательно скрывал, Монтальбано ухитрился все равно узнать. И из только что сказанного Фатьмой он сделал логические выводы.

Он явился в комиссариат ни свет ни заря, так что охранник посмотрел на него с тревогой:

– Случилось что?

– Ничего, – успокоил он охранника. – Просто я сегодня рано проснулся.

Он уже успел купить две островные газеты и принялся за них. Первая объявляла о торжественных похоронах Лупарелло, назначенных на следующий день, и не скупилась на подробности. Траурная церемония должна была состояться в кафедральном соборе, богослужение совершал епископ собственной персоной. Предполагалось принять исключительные меры безопасности, учитывая вполне предсказуемый наплыв важных лиц, которые явятся выразить соболезнования и отдать последний долг покойному. Для краткости упоминались только два министра, четыре помощника министра, в общей сложности восемнадцать депутатов парламента и сенаторов и уйма депутатов областного масштаба. И следовательно, были задействованы полицейские, карабинеры, налоговая полиция, полиция муниципальная, не считая уже личной охраны и охраны другого рода, личной в еще большей степени, о которой газета умалчивала, рекрутированной из числа людей, которые, безусловно, имели отношение к охране общественного порядка, но располагались по другую сторону баррикады. Вторая газета повторяла в общем то же, добавляя, что гроб с телом покойного выставлен в вестибюле особняка Лупарелло и что в нескончаемой веренице скорбящих каждый ждал своей очереди, дабы выразить свою благодарность за то, что покойник, естественно еще не будучи таковым, совершил, неустанно трудясь на общее благо.

Тем временем появился бригадир Фацио, и с ним Монтальбано долго говорил о некоторых следственных делах, которые были в производстве. Из Монтелузы звонков не поступало. Настал полдень, и комиссар открыл папку, ту самую, где лежали показания мусорщиков по поводу обнаружения тела, списал их адреса, попрощался с бригадиром и полицейскими и сказал, что покажется после обеда.

Если люди Джедже говорили о цепочке с проститутками, без сомнения, они перемолвились словцом и с мусорщиками.

Спуск Гравет, двадцать восемь, дом в три этажа, с домофоном. Ответил немолодой женский голос.

– Я друг Пино.

– Его нету дома.

– Разве он еще не закончил в «Сплендор»?

– Закончил, да ушел в другое место.

– Вы мне откроете, синьора? Мне ему нужно только оставить конверт. Этаж какой?

– Последний.

Бедность, но пристойная: две комнаты, кухня, в общем не маленькая, клозет. С порога уже была видна вся квартира. Синьора, скромно одетая пятидесятилетняя женщина, проводила его: «Сюда, в комнату Пино».

Комнатка, полная книг и журналов, маленький столик, заваленный бумагами, у окна.

– Куда Пино пошел?

– А в Ракадалли, репетировать трагеть Мартольо сочинение пробовать, об усекновении главы Иоанна Крестителя[13]. Сыну-то моему нравится на тиятре играть.

Монтальбано пододвинулся к столику; Пино, видимо, сочинял пьесу, на листе бумаги он записал в столбик несколько реплик. Но при имени, которое попалось ему на глаза, комиссара будто дернуло током.