Она прожила в одном доме с этим человеком, ее мужем, полгода – и так и не смогла его понять.

Лишь в последнее время они стали разговаривать чаще, а до того их беседы сводились к встречам за трапезами и редким вечерам в общей гостиной. Колетт внезапно выяснила, что граф любит читать, когда он раскритиковал купленный ею в По роман и предложил пользоваться библиотекой так, как следует. Ренар был очень богатым человеком и мог позволить себе книги; Колетт знала, как дорого они стоят. Отцовская библиотека – это единственное, что не продала матушка, когда для Сен-Илера наступили плохие времена. Только вот в поместье рядом с Ла-Рошелью имелось три шкафа, уставленных томиками, а в Грамоне – целая большая комната, и у Колетт при виде книжных сокровищ разбегались глаза. Ренар пришел туда с женой, показал, где какие книги стоят, и выдал ключи от сокровищницы, хранившиеся только у него. Теперь Колетт брала из библиотеки все, что хотела, и стала приходить вечером в большую гостиную, чтобы обсудить с мужем ту или иную книжку; и каждый раз выяснялось, что взятую ею книгу он уже читал. Но суждения Ренара скользили по поверхности смысла, как утки по пруду; не наблюдалось в графе де Грамоне никакого стремления к глубокому пониманию прочтенного, как и уважения к литературе. Он подшучивал над авторами и высмеивал персонажей; Сократ для него был слишком заносчив, а обожаемый Колетт Кретьен де Труа – слишком слащав. Хорошо хоть, Ренар никогда не смеялся над ее высказываниями.

Со временем Колетт поняла, что самый главный недостаток мужа – это, пожалуй, его бесстрастность. Люди, обогащенные страстями, всегда казались ей интереснее, да и любимый ею литературный герой, Тристан, весь состоял из страсти, любви и жажды жизни. Графу явно было скучновато жить на белом свете, и даже развлечения, к которым привыкла знать, его не особо волновали. Из-за слабого здоровья половину балов он не посещал, а на второй половине выпускал на волю свою насмешливость, стоя в свите принца; охотиться Ренар не любил (впрочем, тут Колетт его взгляды разделяла), даже к карточным играм не тяготел, хотя мог их себе позволить. Он не интересовался лошадьми так, как его беспечные друзья, и дамским угодником слыл раньше, видимо, оттого, что сам по себе нравился дамам, как многие пересмешники. Его лисье имя не оправдывало себя и наполовину, и если в обществе Ренар преображался, выказывая насмешливую сторону своей натуры, то дома, по всей видимости, не желал себя утруждать. Люди страстные, считала Колетт, так не поступают. А граф де Грамон предпочитал праздность ума любым страстям, какие только могли встретиться на пути.

Возможно, он и вправду был не слишком умен – Колетт никак не могла этого оценить, ибо не понимала, насколько умна она сама и что для женщины ныне считается умом. Способность к интригам? Она их терпеть не могла, как и сплетен, но от последних в обществе никуда не деться. Любовь к чтению? Видимо, не всякая книга может расшевелить ум. И Колетт пришла к неизбежному выводу, что, по всей видимости, умом не блещет, раз даже собственного мужа не может понять. А если так, они хорошая пара.

Она часто думала о свадебной ночи, когда Ренар сказал ей, что поговорит с нею снова, если долг скажет ей прийти к нему по доброй воле. Но ничего не случилось с тех пор, кроме медленного узнавания. И хотя о Ноэле Колетт вспоминала все реже и с меньшей тоскою, влюбиться в собственного мужа она тоже не могла. Наверное, потому, что он не собирался подпускать ее близко.

И о какой любви вообще может идти речь? Все это наивные фантазии.

Колетт пробыла в своей гостиной за чтением около получаса, пока не заглянула служанка.

– Госпожа, его светлость ждет вас внизу и просит спускаться.

– Спасибо, Мари. – Колетт закрыла книгу, которую сейчас читала, – «Роман о Розе»[10], где первая возвышенная часть ничуть не уступала второй, временами скандальной. Прошли те времена, когда женщина может выйти в свет, оголив плечи и грудь. Сейчас о таком даже помыслить сложно, а раньше поэты не стеснялись превозносить красоту тела. О чем думал Ренар, присоветовавший жене эту книгу, неизвестно. Вполне возможно, что и ни о чем; но скандалы в его насмешническом духе.

Колетт хотела поговорить с ним об этом по дороге на прогулку и спускалась по широкой лестнице в прихожую, пребывая в некотором нетерпении. Она заранее представляла себе, как станет рассуждать о вольностях, допущенных в тексте, а Ренар возразит ей, что времена меняются и, возможно, скоро люди станут ходить полностью обнаженными – кто знает! Колетт нравились такие беседы, ей казалось, что иногда под обличьем скучающего аристократа графа де Грамона проглядывает другой человек – не менее язвительный, но сильный и неглупый. Ей хотелось тешить себя этой иллюзией, чтобы позволить долгу наконец перестать быть просто долгом и стать хотя бы легкой влюбленностью. Колетт испытывала симпатию к мужу, и все же втайне мечтала о любви.

Однако ее планы касательно литературной беседы были разрушены в самом начале. Ренар поджидал ее, только не один: рядом с ним стоял Кассиан де Аллат.

Барон Кассиан де Аллат был лучшим другом графа де Грамона, хотя что связывает этих двоих, кроме любви к праздному времяпрепровождению, Колетт так и не смогла понять. Как не смогла и окончательно определиться со своим собственным отношением к низкорослому барону, чьи тускло-рыжие волосы и серо-зеленые глаза служили предметом воздыханий множества незамужних дам. Рядом с худым высоким Ренаром улыбчивый, юркий Кассиан смотрелся как десерт, внезапно поставленный на стол вместе с фаршированной щукой. Барон щедро дарил смех и поклоны, много играл в карты и очень много пил; Колетт почти всегда видела его навеселе. Вот и сейчас Кассиан, завидев ее, шагнул вперед и провозгласил излишне радостным голосом:

– Мадам, как вы прекрасны!

– Ты украл мою реплику, – попенял ему Ренар. – Не стой между мужем и женой – знаешь такую заповедь?

– Библия неимоверно скучна, а большинство заповедей ты сам выдумываешь, друг мой! – парировал Кассиан с улыбкой.

– Пусть так. Но что я теперь должен сказать супруге? – продолжал насмешничать Ренар, обращаясь к Кассиану, однако глядя на остановившуюся Колетт. – Я все утро думал, как поприветствую ее, а ты все уничтожил одним махом, растяпа! Может быть, вот это… – Граф шагнул к жене, оказавшись рядом с нею и вровень – ведь она стояла на нижней ступеньке лестницы. – Мадам, ангелы замерли в восхищении, увидев вас, и отложили свои арфы, ибо наслаждаются чем-то более прекрасным, чем их музыка.

– Их молчание озарит и вашу жизнь, мой дорогой супруг. – Развеселившаяся Колетт протянула ладонь и коснулась вышивки на костюме мужа. Золотые нити свивались в причудливые цветы и листья, и поблескивали, словно капли росы, драгоценные камни.

– Скромность и смирение – вот мой девиз, – согласился граф и подал супруге руку. – Идемте, карета ждет.

Иногда Колетт казалось, что муж лишь использует болезнь как предлог, дабы побыть в одиночестве и тишине; однако сегодня Ренару не имело смысла притворяться. Он был бледен, шагал медленно, под глазами его залегли темные круги дивного зеленоватого оттенка, прекрасно сочетавшиеся с цветом прогулочного наряда, однако никак не прибавлявшие здорового вида. Пока супружеская пара шла к карете, а позади хозяев дома, словно телега за лошадью, тащился барон де Аллат, Колетт спросила негромко: