нее никого нет. Никого. Такое впечатление, что о существовании родной бабки она даже не знает. Судя по всему, они не общались. Лотман наверняка был против. В любом случае мы скоро все узнаем.

Между тем мы оказались в пригороде, узкая улица шла вдоль реки, дома прятались за высокими заборами. Среди них изредка попадались двухэтажные, на несколько квартир, построенные лет пятьдесят назад. Выглядели они неважно. Возле одного такого дома мы в конце концов и остановились.

Окинув взглядом обшарпанный фасад, Бергман сказал:

– Небогато.

– Сомнительно, что у старушки есть деньги оплатить услуги киллера, – кивнула я, выходя из машины следом за ним.

– Рассчитывала расплатиться позднее, получив наследство, – отозвался он.

Очень скоро стало ясно: Мызина уже мало на что рассчитывала в этой жизни. Поднявшись по шаткой деревянной лестнице на второй этаж, мы позвонили в дверь, обитую искусственной кожей. Дверь оказалась чуть приоткрыта, и меня это, признаюсь, в первый момент напугало. Мелодия звонка звучала оглушительно громко, и тут женский голос нараспев произнес:

– Иду, иду… – Дверь распахнулась, и мы увидели пожилую женщину в халате в горошек, седые волосы были собраны в пучок на макушке, очки в пластмассовой оправе висели на цепочке. Она водрузила их на нос и с любопытством посмотрела на нас, словно раздумывая, улыбнуться или нет, и в конце концов улыбнулась. – А вы кто?

– Клавдия Александровна? – вопросом на вопрос ответил Бергман.

– Так вы к Клаве? – обрадовалась женщина. – Проходите. Только она сейчас спит. Медсестра была полчаса назад. Проходите, проходите.

Мы вошли в тесную прихожую, женщина махнула нам рукой, призывая следовать за ней, и мы оказались в кухне, миниатюрностью способной поспорить с прихожей. Однако все необходимое для жизни сюда каким-то чудом уместилось.

– Не хочу Клаву беспокоить, – перешла на шепот женщина. – Пусть немного поспит. Я вас пока чаем напою. Вы садитесь…

Оглядевшись, Бергман от чая отказался и предпочел стоять. Я тоже оглядывалась, но в отличие от него делала это сидя, устроившись на табурете, сиденье которого покрывал цветастый коврик. Либо подарок хозяйке, либо она сама рукодельница. Чаю мне налили в бокал со щербатым верхом и поставили на стол вазочку с клубничным вареньем.

– Спасибо, – сказала я, женщина кивнула.

– Не обижайтесь, я чай не буду. С медсестрой только что выпили. Она Клаве капельницу ставила. А я соседка. За Клавой присматриваю. В собесе меня официально оформили, когда с ней болезнь случилась. Деньги плевые, но не в них же дело. Мы двадцать лет дверь в дверь прожили, помогали друг дружке, как могли, а теперь такая беда. Она ведь одинокая…

– А как же внучка?

– Что внучка…

– Люба… – услышали мы голос из комнаты. – Кто пришел?

– Гости к тебе, Клава. Я их чаем пою. Идемте, уж коль не спит, – сказала она нам.

Единственная комната оказалась большой, метров двадцать пять, все здесь было потрепанным и потертым, как символ жизни не очень удачной и уже подошедшей к концу, когда обои, ковры и диваны не имеют никакого значения. Вплотную к окну стояла кровать. Женщина, лежавшая под толстым одеялом, повернулась, равнодушно наблюдая за нашим приближением. Исхудавшие руки застыли поверх одеяла, из вены торчал катетер. Бескровное лицо выглядело измученным, серая тонкая кожа, покрытая сетью морщин. Только глаза еще жили. Я так явственно почувствовала присутствие смерти, как будто она вежливо ждала за дверью.

– Здравствуйте, Клавдия Александровна, – сказал Бергман, ухватил за спинки два стула, подтянув их поближе, один предложил мне, на другой сел сам. – Как себя чувствуете?

– Жива, и слава богу.

– Капельницу поставили, давление нормальное, – заговорила соседка.

– Все будет хорошо, – произнес Бергман, в голосе не было и намека на показную заботу, в нем звучало искреннее сочувствие.

На женщину его слова произвели неожиданное впечатление, в глазах заблестели слезы, она как-то вся потянулась к нему навстречу, а он взял ее руку и теперь баюкал ее ладонь в своих ладонях. И она задышала ровнее, как-то разом обмякнув, успокоившись. Невероятно, но даже на щеках ее появилось подобие румянца.

– Все будет хорошо, – повторил Бергман с улыбкой, а я смотрела на него с весьма противоречивыми чувствами. Я не видела в нем человека, способного сострадать, и теперь злилась то ли на него за возможное притворство, то ли на себя за нежелание разглядеть в нем что-то доброе. «Между прочим, – напомнила я себе, – обвинить мне его, по сути, не в чем. Я упорно считаю, он морочит людям головы без особых, кстати, доказательств».

– Инфаркт у нее случился три месяца назад, – заговорила соседка. – Четверо суток в реанимации, затем три недели в больнице. А потом выписали… Ничего, держимся. Бог даст, осенью опять за грибами пойдем. Да, Клава?

– Ваша внучка знает… – начала я, соседка готовилась, что-то ответить, но Клавдия Александровна ее опередила.

– Внучку ко мне не пускали. Я ее видела всего-то два раза. Ее ведь дед у родителей отобрал. Я приехала к нему, чуть ли не на коленях стояла, чтобы хоть показал. Разрешил к ней в комнату зайти, но к кроватке близко не подпустил. Смотрю, лежит младенчик, точно ангел. Такой в памяти осталась. А как сын погиб, Лотман сразу сказал: «Тебе в моем доме не место». Сначала Вера хоть фотокарточки внучки присылала… На последней Наде четыре годика. Вон в шкафу стоят.

– Вы знаете, что Лотмана больше нет? – спросил Максимильян.

– Знаю, – кивнула женщина. – Делать мне нечего, вот я то телевизор смотрю, то радио слушаю. По радио и сказали. Грех, только мне его не жалко. Ни его, ни Веру. Надя, слава богу, жива. Ей-то за что такое, ребенок совсем.

– Мы занимаемся расследованием гибели Лотмана. И нам очень важно знать, что произошло с вашим сыном.

– Лотман его убил. Натан Давыдович. Что бы мне ни говорили, но я это знаю. Знаю. Понимаете? Он Гаврюшу терпеть не мог. Не их круга, безотцовщина, всяких умных слов не нахватался. А его Вера много умных слов знала, да что толку? Свою жизнь сгубила и сына моего в могилу свела. Они случайно познакомились, в сквере. Он там на велосипеде катался. Не больно Гаврюше она поначалу и нравилась, он мне говорил «странная она какая-то», но вцепилась в него, точно клещ. И пошло-поехало. Сначала техникум бросил, мол, ни к чему он мне, потом компании с выпивкой… А порошок этот она до него нюхала. И его приучила. Я ее поймала однажды. Пришла она к нам, и в ванную, а там замок хлипкий… Я сначала ничего не поняла, сидит перед унитазом, крышка закрыта, и порошок какой-то… «Что это, Вера?» – говорю. А