«Должно быть, Шэрми уже воркует над своей стряпней…»

Мысли проплывали в голове Кайла, как облака в небе – из ниоткуда в никуда. Просто сейчас ничто не ускользало от его взгляда, каждая мелочь казалась значимой и бесценной.

«Родимая Шэрми, интересно, застал ли тебя хоть один рассвет в твоей жизни спящей? Может, только в младенчестве. Всегда на ногах ещё до солнца, и позаботишься обо всех, чтоб сыты были, и слово доброе для каждого найдёшь. Мне будет не доставать твоих мудрых наставлений, твоего добродушного ворчания по утрам. Мне будет не доставать всего этого!» – мысленно добавил Кайл, и сердце сдавило таким горьким отчаянием, что дышать стало больно.

Он посмотрел на изукрашенные морозными узорами окна спальни, где почивала в этот ранний час миледи Келэйя, обнимая во сне супруга, и понял вдруг, что больше не может сделать ни шагу.

Эруард – был его домом, его сердцем, его душой. Эти суровые скалы стали его сутью, вросли в него, и, чтобы позабыть их, нужно вырвать всё это из памяти своей, часть своей души вырвать. Но Кайл знал, что всегда и везде, где бы он ни был, засыпая, он будет слышать голос Спящего моря в Поющем гроте, слышать его таинственный шёпот в безлунную ночь и гневный рёв в зимнее ненастье.

Хлёсткий порыв ветра ударил в лицо, острые льдинки снега резанули по глазам, и в тот же миг в память отчётливо врезался вчерашний вечер, слова Келэйи, ещё более холодные и жёсткие, чем этот студёный ветер.

– Нет пути назад! – вслух сказал себе Кайл, отгоняя глупые мысли зайти попрощаться к Шэрми, взять на дорожку её сказочный хрустящий горячий хлеб, потянуть немного время в надежде на чудо.

Он запахнулся в плащ поплотнее и решительно направился в конюшню.

Хагдонн не удивился раннему визиту юноши – не впервой было пускаться в путь ни свет ни заря. В этом замке вообще мало кто отличался склонностью к позднему сну.

Конь узнал своего хозяина ещё с порога, оживился, зафыркал обрадовано и трижды приветственно мотнул головой, когда тот открыл дверь в стойло. Кайл с грустной улыбкой взъерошил густую мохнатую чёлку. Хагдонн переступал нетерпеливо, поджидая, пока его оседлают. Ему не терпелось размяться после долгой ночи, бархатные ноздри его соскучились по свежему морозному воздуху, по ветру, что гулял над зимними пустошами Эруарда.

Кайлу и самому в это утро казалось, что время словно застыло на месте. Оно тянулось, как долгие зимние вечера здесь, на севере, исполненные сумрака и ожидания весны, тягучие, как леденцы из жжёного сахара, что готовила на праздник Солнцестояния добродушная Шэрми для своих любимцев – совсем ещё желторотых птенцов: Кайла и Кеи.

Во дворе к Кайлу привязался один из тех псов, что караулили подачку под кухонной дверью – старый разбойник с разодранным ухом и куцым хвостом. Он вилял своим обрубком, крутился под ногами, вызывая тем самым недовольство ревнивца Хагдонна. Жеребец так и норовил лягнуть назойливую дворнягу. Но Кайлу было отрадно, что хоть одно живое существо провожает его теперь в дальний путь, из которого он никогда не вернётся.

Эруард по-прежнему спал, но жизнь уже пробуждалась в нем.

С каждой минутой Кайл чувствовал это всё явственнее, чувствовал тем особенным, нечеловеческим чутьём, которое было неведомо смертным, которое оставалась загадкой даже для него самого. Порой, особенно в мальчишеские годы, он гордился этим особым даром, ибо он давал ему некое превосходство над сверстниками.

И всё же чаще он ненавидел в себе это странное, несвойственное остальным умение видеть и знать то, что не дано чувствовать и понимать смертным, этот голос души – дар чуждого ему Свободного Народа. Но этот дар сидел у него в крови, в его смешанной, проклятой крови, и от него не избавиться, как невозможно изменить оттенок сапфирно-синих глаз и волос цвета воронова крыла.

И теперь в хранящих безмолвие галереях замка, тихих, как погост на утёсе, он уже различал зарождавшиеся шорохи и звуки. Их становилось всё больше…

Дальше не было смысла тянуть время.

Кайл вскочил в седло Хагдонна и направился к воротам. Он ехал неторопливо, с интересом разглядывая переплетение собачьих и птичьих следов на тонком белом полотне снега во дворе. Вскоре здесь заснуют люди, и чистый снежный лист будет испорчен, истоптан, превратится в грязь…

Но он этого не увидит – его ждут бескрайние пустоши, светлые и чистые, как лепестки белых лилий у Оленьего пруда, и след его судьбы ещё не начертан на этом меловом полотне…

– Кайл!

Он вздрогнул от этого звонкого пронзительного окрика, хрустальным эхом прокатившегося в сонной утренней тишине замкового дворика и разбившегося о холодные древние камни. Он вздрогнул, хоть, положа руку на сердце, и ожидал этого, и боялся, что не успеет уехать незамеченным, а может быть, и надеялся втайне на это.

Кайл остановил беспрекословно подчинившегося Хагдонна и оглянулся.

Келэйя стремительно сбежала вниз по лестнице, лёгкая, как танцующие в воздухе снежинки. Она на ходу запахивала на груди серый, расшитый жемчугом, тёплый плащ, и студёный ветер играл с его полами, трепал, как стяги на ветру. Издалека казалось, что за её спиной раскрываются два серебряных крыла.

Под плащом на ней была лишь тонкая сорочка, и когда она ступила на заснеженный двор, Кайл заметил, как её лёгкие домашние туфельки, надетые на босу ногу, проваливаются в пушистый ковёр снега. Но Келэйя, казалось, холода не замечала.

Когда она приблизилась, на её худеньком личике явственно читались злость и досада, и янтарные глаза полыхали искрами гнева.

Ветер перебирал спутанные после сна тёмные пряди волос, и снежинки, запутавшиеся в её локонах, горели ярче драгоценных жемчужин на плаще.

– Хотел уехать на рассвете? Пока солнце не встало, покуда спят все… Уехать, не простившись! – сказала она, не скрывая обиды.

В этот миг, стоя на ледяном ветру, озябшая, тоненькая, разгневанная, и всё же храбрившаяся и гордо вздымавшая свой острый подбородок, она казалась совсем ребёнком, обиженным маленьким ребёнком. И так живо напомнила Кайлу ту нескладную девочку-сорванца, с которой они когда-то исследовали таинственные закоулки эруардского замка и глубины Поющего грота, девочку, что встретила его в тот вечер, когда он впервые очутился в Каминном зале.

Но многое изменилось в ней с тех пор: добавилась женственность, статность, и то особое очарование, которое рождается из сочетания силы духа и мягкости сердца.

Теперь она была владетельницей этой земли…

Впрочем, для Кайла она всегда оставалась госпожой, с тех самых пор, когда в детстве они играли