Неизвестно, правда, там ли она. А если там, неизвестно, захочет ли помогать мне. А если захочет, я толком не знаю, о чем ее просить. Но на этой стороне в одиночку мне больше ничего не сделать. Здесь двери появляются посреди глухой стены, откуда ни возьмись возникают комнаты и шкафы — я постаралась сосредоточиться на всем этом, закрыла глаза и погрузила орех в воду. Я протянула руку к надежде.

Я не ударилась костяшками о дно. Рука уходила в воду, глубже и глубже, и вдруг она встретилась с еще чьей-то рукой. Я ухватилась за эту руку, всунула в нее орех и резко выдернула свою руку из лохани. Ореха на моей ладони не было. Я внимательно исследовала лохань — в чистой воде дно просматривалось хорошо. Но ореха не было и там.

Я еще мгновение ошеломленно смотрела на воду, не веря собственным глазам. Потом я побежала к двери; все столпились вокруг Зимояра, а он бессильно привалился к стене, весь истончившийся, блестевший, словно бы от пота, с перекошенным болью лицом. Я схватила его за руки:

— Он прошел! Он там, у вас! Что теперь делать?

Он смотрел на меня, но как будто уже не видел; глаза размазались в бело-голубое пятно, подернулись поволокой.

— Пробудите его к жизни, — прошептал он. — Пробудите к жизни. Пробудите, если сумеете.

— Как? — спросила я, но он уже закрыл глаза и замолчал. А я, отчаявшись, села рядом.

— Мирьем, — задумчиво заговорил отец. Я подняла на него горестный взгляд. — Сейчас не тот месяц, но ведь деревья еще не цвели, и плоды еще не созрели. Мы можем произнести благословение. — Он обернулся к Стефану, Ванде и Сергею и мягко прибавил: — Говорят даже, что это помогает душам, что вернулись к нам в растениях, в плодах или деревьях, обрести свободу.

Отец протянул одну руку мне, другую матери. Мы так делали каждую весну — становились вокруг нашей единственной маленькой яблоньки и говорили все вместе: «Барух ата адонай, элохэйну мелех хаолам, шело хасайр б’оламо клум, убара бо брийот товот в’вианот товот, лейханот бахем б’най адам». Это благословение цветущих деревьев. Мне всегда нравилось произносить его: в нем чувствовалось дыхание надежды, грядущее облегчение. Эти слова означали, что зима миновала, что вскоре у нас будут плоды в пищу, что изобилие придет в мир. В детстве, когда наступала весна, я каждое утро выбегала на двор и проверяла: не проклюнулись ли на ветках листочки? Потому что мне нужно было во что бы то ни стало первой их увидеть, со всех ног прибежать к отцу и рассказать ему новости. В этот раз я читала благословение истово, пылко, стараясь каждое слово запечатлеть в памяти. Все слова были словно выписаны серебром у меня перед глазами — я проговаривала их, и они превращались в золото.

Мы закончили и замолчали. Сначала ничего не произошло — ничего заметного глазу. Но вдруг Стефан вскрикнул и кинулся к воротам. Он махал руками, прогоняя пичугу, которая уселась возле ворот что-то поклевать. Стефан так и замер там, крепко сжав кулаки, и стоял, пока не подошли сначала Ванда с Сергеем, потом и все мы. Из земли пробивался маленький белый росток. Будто извивающийся мягкий червячок выполз наружу.

Мы стояли и смотрели на него. Мне доводилось видеть, как прорастают семена, как бобы вылезают из земли. Но этот росток вытягивался очень быстро — вся весна за считаные мгновения проносилась перед нами. Вот он превратился в тонкое белое деревце и начал рывками расти вверх — будто кто-то карабкался вверх по веревке, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух. Макушку деревца украсила корона из крошечных белесых листиков. Они разворачивались, как флаги на ветру, а потом стремительно разрастались и, колыхаясь, тянулись вверх. Когда деревце стало мне по колено, оно принялось ветвиться: веточки, как тонкие кнутики, выхлестывались у него по бокам, и раскрывалось еще больше белых листьев. Мы попятились, давая место растущему дереву. А оно росло и росло — теперь уже спокойно, ровно, уверенно.

Я бросилась к Зимояру. Он не очнулся, даже не пошевелился. Он лежал, прислонившись к стене, совсем тонкий, темно-синий, точно под растаявшим ледяным панцирем проступило что-то глубинное, сокровенная сердцевина. Я коснулась его, и рука у меня стала мокрая, но тут на помощь подоспела Ванда. Вдвоем мы подтащили его к дереву и уложили под ним — и вдруг трескучий морозец побежал по земле, вверх по белой коре и по коже Зимояра; темно-синее нутро скрылось под толстой коркой льда. Зимояр дохнул зимой и открыл глаза. Он увидел нависшие над ним ветви дерева и заплакал. Хотя его слезы я едва могла различить — их тут же схватывало морозом у него на щеках, и Зимояр испускал одно лишь сияние.

Он поднялся — дерево уже выросло достаточно, чтобы он мог стоять под его сенью, — а ведь еще миг назад оно казалось не таким уж высоким. Зимояр возложил обе руки на ствол, и крону усыпали серебряные цветы, пронизанные золотом. Зимояр, изумленно воззрившись на цветы, коснулся одного кончиком пальца.

— Оно выросло, выросло! — повторял Стефан; он и сам-то вовсю всхлипывал то ли от радости, то ли от грусти. А моя мать стояла возле него на коленях, обнимала за плечи и гладила по голове.

Зимояр распахнул ворота. За воротами простиралась белая дорога, обрамленная другими белыми деревьями. Но теперь эта дорога не вела в царство льда и снега. Она терялась во мраке, а в глубине этого мрака клубился дым и бушевало пламя. Зимояр смотрел на это с отрешенным лицом. Он вышел за ворота и сделал несколько шагов по дороге, и тогда навстречу ему из-под белых крон вылетел белый олень. Мы все двинулись было следом за Зимояром к воротам, но при появлении оленя мое семейство в испуге отшатнулось назад, во двор. Я на миг увидела зверя их глазами: острые когти, багровый язык, из-под верхней губы торчат жуткие клыки. А для меня это был просто олень. Зимояр приблизился и вскочил на него. Нога у него больше не была босой: на ней вырос серебряный сапог. Да и весь Зимояр опять облекся в серебряные доспехи и белые меха. И он смотрел на нас.

Он протянул мне руку и сказал:

— Чернобог сейчас в моем королевстве. Я исполню свои обетования: если он будет повержен и мой народ будет спасен, я не стану больше впускать к вам зиму. Во имя этого ты просила о союзе. Отправишься ли ты со мной и окажешь ли нам помощь, хотя Чернобог и покинул твой мир?

Ну и ну. Я уже хотела язвительно осведомиться, какой от меня толк в сражении с огненным демоном. Под ногти мне забилась грязь, лицо горело, щека там, где меня ударил стражник, покраснела и распухла, и я еле на ногах стояла. Да и вообще для Зимояра я всего лишь смертная дева, которая слишком много о себе возомнила. Но я посмотрела на белое дерево, на его крепкие ветви, усыпанные цветами. Не буду я ни о чем таком спрашивать. Зимояр в ответ лишь пожмет плечами и снова поглядит на меня выжидающе: сотвори-ка чудо, госпожа. А чтобы сотворить чудо, надо сперва создать из обещаний и обетований еще одну себя — только большую. А потом как-то дорасти до этой второй себя. Вот так и творятся чудеса.

— Да, — ответила я. — Я поеду с тобой и сделаю что смогу, только… Только ты потом привези меня домой!

— Моя дорога, как и прежде, не бежит под зелеными деревьями, госпожа, — ответил он. — И ты уже взяла с меня слово не длить ваши зимы, если мы победим. Однако лето тянется не вечно, даже если я прикажу зиме остановиться. В первый снегопад я открою дорогу и верну тебя твоей семье.