Я обернулась. Отец с матерью стояли во дворе, но они стояли не одни. Рядом были Ванда, и Сергей, и Стефан, и теперь они обрели дом, в котором нашлось место для всех. Им тут будет хорошо, никто их не тронет, даже если я никогда не вернусь после дикой скачки по белой дороге. Они вместе, чтобы любить друг друга, и жить друг для друга, и горевать бок о бок, и поддерживать друг друга.

И почему-то они сделались совсем далекими. Я отошла-то всего на несколько шагов — а их лица, обращенные ко мне, уже казались мне сном. Но я стремительно подбежала к ним, поцеловала каждого и прошептала матери:

— Жди меня в первый снегопад.

С этими словами я развернулась, и пальцы матери выскользнули из моей руки. А я прошла через ворота, ухватилась за протянутую руку Зимояра, и он втащил меня на оленя. Я уселась позади него, и мы помчались.

Мы неслись вскачь по белой дороге, и пепельный ветер бил нам в лицо. Крошечные угольки жалили мне руки, но мы не сбавляли хода; дорога мерцала серебром, выбегая из-под копыт оленя; с каждым скачком она простиралась все дальше. А олень летел, подгоняемый Зимояром, летел во весь опор. Скачок — и вот мы уже под горящими соснами, над нашей головой ревет неукротимое пламя. Еще скачок — и дорога выскользнула из-под пылающих крон и побежала вдоль реки.

Но теперь на реке бушевал весенний ледоход. Обломки льда, качаясь, уносились вниз по течению. В речных волнах тут и там сверкали серебряные монеты. Зимояр горестно вскрикнул: он увидел, что водопад снова ожил. Ревущий поток низвергался со склона и исчезал в клубах пара. У подножия водопада плясал Чернобог; он размахивал руками и повизгивал от восторга. Чернобог уже не был чистым пламенем. Он сделался больше человека. Пугающе огромный, он высился как башня из горящих углей, щедро присыпанных пеплом; его тело бороздили трещины, и в них алели жаркие вены. Открытый огонь теперь лишь иногда вырывался из-под пепла, то тут, то там. Чернобог припал губами к водопаду и принялся жадно пить огромными глотками — и тут же вырос еще, точно подкинул в самого себя поленьев. Монеты из Зимоярова серебра градом сыпались из потока и серебряным доспехом ложились на лицо и плечи Чернобога.

Чернобог был у водопада не один. Кучка рыцарей пыталась оттеснить его, метая в него серебряные копья с берега все расползающегося озера. Но зимоярские воины не могли подобраться ближе. В воде уже плавал целый лес копий, поломанных, обгорелых, а Чернобог даже не удосуживался прервать разудалую пирушку. Король Зимояров соскочил с оленя и крикнул мне:

— Не отдавай ему гору, сделай что сможешь!

С этими словами он обнажил серебряный меч, ринулся к пруду и ступил на воду. Там, куда он ступал, озеро покрывалось коркой льда, и король устремился навстречу неприятелю по сияющей ледяной тропе. Чернобог, поглощенный своим кутежом, даже не заметил короля; Зимояр вонзил меч ему в ногу, и демон яростно заголосил — лед с треском растекся по озеру.

А я помчалась к высоким серебряным воротам и забарабанила в них. Ворота были наглухо закрыты, решетка опущена.

— Впустите меня! — завопила я.

По ту сторону что-то вдруг заскрежетало, и я увидела Балагулу: он поднимал огромный серебряный засов на двери. Дверь приоткрылась — чуть-чуть, только чтобы мне протиснуться внутрь, — изнутри пахнуло холодом, и я только тогда поняла, насколько жарко сделалось снаружи. Балагула всего лишь стоял у приоткрытой двери, и то его лицо тут же заслезилось талым льдом. Он захлопнул дверь за моей спиной, заложил засов и, весь побелев, стал оседать по стене.

— Балагула! — вскрикнула я, пытаясь удержать его.

Рядом с ним толпились рыцари и знать Зимояров; каждый стискивал окованный серебром высокий щит из прозрачного голубого льда. Щиты перекрывали друг друга, образуя стену. Зимояры отшатнулись от открытой двери, но тут же снова к ней придвинулись, и к нам обоим потянулись руки, чтобы втащить нас за щиты. Оказавшись в укрытии, Балагула отер влагу с лица и с трудом поднялся на ноги.

Я сжала его руку:

— Балагула, где гора разломана, где водопад — знаешь это место? Сможешь показать?

Он окинул меня влажным туманным взглядом, но кивнул. Мы вдвоем помчались по дороге, ведущей в глубь горы, то и дело оскальзываясь по пути: дорога подтаяла, крошечные ручейки здесь и там пробивались на ее поверхность. Наконец мы выбежали на луг под драгоценным сводом. Прежде такой просторный, луг как будто усох, а свод стал ниже. Под сенью белой рощи сбились в кучу женщины. Они сами сделались чем-то вроде маленькой цитадели, сомкнув ряды вокруг детей и прикрывая их от растущего жара. На бегу я успела заметить детей меж фигурами матерей. Женщины смотрели нам вслед с отчаянием; гора под их ногами уже подтаивала, ветви белых деревьев бессильно поникли. Слабая струйка с журчанием вытекала из источника и, миновав рощу, терялась в хрустальном лабиринте.

Балагула повел меня коридором, по которому тек ручеек. Мощные хрустальные стены овеивал слабый туман; слышалось потрескивание — точно озеро готовилось по весне вскрыться ото льда. Внезапно наша тропинка уперлась в другой коридор с совсем гладкими стенами — по коридору бежала уже настоящая полноводная река. Балагула застыл на месте, скорбно и испуганно глядя на бегущую воду.

— Дальше я сама дойду по течению, — сказала я ему. — Тебе дальше не надо. Ступай!

Я скинула башмаки, прыгнула в воду и пошлепала по темному коридору. Он привел меня в огромную пустую кладовую. Я пересекла ее и двинулась дальше, кое-как пробираясь по узкой полоске между водой и наваленным повсюду серебром; течение волокло за собой целые серебряные холмы. Впереди ревел водопад. Чернобог маячил кривляющейся тенью на той стороне горы; чем ближе я подходила, тем четче различала тлеющие алые угли. Я с горем пополам вскарабкалась на высоченный серебряный склон в конце коридора. За ним начинался разлом; чудовищное ненасытное чрево, гигантская пасть, казалось, скалилась хрустальными зубами. Только зубы эти уже измягчились по краям. Семь лет минуло со дня коронации Мирнатиуса — и в первый раз за эти годы гора дала трещину.

Я так и вообразила землетрясение и раскаты грома, от которых содрогнется держава Зимояров. Хрустальная пасть разверзнется и впустит сюда летнее тепло. Я хорошо видела те места, где Зимояры латали гору или затыкали щели — а вода настойчиво торила свой путь, подтачивая трещину, с каждым годом унося частичку того могущества, которым Чернобог мог упиваться со своего трона. Каждый год король Зимояров сдерживал лето сколько был в силах. Он похищал у нас лето, все больше и больше, заключая его в золото, — так он мог обрушивать на нас метели и снежные бури осенью и весной и держать реку подо льдом, даже если залечить раны горы ему не удавалось. И в конце концов он явился ко мне, к смертной деве, которая похвалялась, что умеет обращать серебро в золото. К смертной деве, которая превратит его кладовые в неиссякаемый источник могущества.

Серебряные монеты скакали в воде как рыбешки и уносились вдаль вперемежку с обломками льда — сокровище едва ли более ценное, чем вода. Ведь чистая холодная вода — это сама жизнь, это их, Зимояров, жизни, и теперь эти жизни утекали из горы, чтобы утолить неутолимую жажду. Чернобог выпьет до дна всю гору и всех Зимояров, а потом он вернется в Литвас и иссушит его тоже. Даже если бы король не сказал мне, я бы и сама обо всем догадалась. Я узнавала этот голодный блеск в глазах: прожорливая тварь с упоением поглотит всех и при этом сделает вид, что ее заботят закон или справедливость. И помешать этой твари может только большая сила, которую демон не сможет ни обмануть, ни сокрушить и которая никогда — никогда — не иссякнет.