летом и зимой розно: один в спячке лежит, второй округ кружит. — Молвил Сивый задумчиво. — Мне вот интересно, что ты думал дальше делать, реки-то на месте не оказалось?

Вздохнул Сумарок.

— Что делать, рубиться бы стал.

Сивый фыркнул на то.

— Покажи мне оружие, годное шубу пробить.

— Шубу пробивать на что? — Возразил Сумарок. — Глаза, нос да пасть горячая, туда бы и целил.

— Покуда она бы тебя харчила, ага. Куда как сподручно.

— Сивый, а? Чего ты начинаешь. Обошлось же.

Подставил пальцы бабочке теневой, что из листьев выбралась да на руку села. Щекотно лапками зацепилась, усами закачала.

— Таимный ты человек, Сумарок. Я еще в первую нашу встречу ключ тебе вручил, так хоть бы раз попытал, на выручку позвал.

Сивый потер скулы. Тряхнул головой, убрал ото лба волосы. Сумарок следил краем глаза. Сивый обычаем в одном и том же ходил, но к зиме вздевал куртку с головной накидкой, мехом отороченной. Всегда любопытно было Сумароку, что за мех такой: чудно переливался, шел к серым глазам, к железным волосам.

— А случись на моем месте человек иной, корыстливый?

Сивый хмыкнул.

— Убил бы, да дело с концом.

Сумарок глаза закатил, спросил другое:

— Сам что здесь забыл?

— Охочусь. Кочергу слежу, али талуху-рваное брюхо, следы схожие. А ты?

— Толки дурные про лугар здешний молвятся, про Уточку. Люди пропадают. Отчего, почему — не доискаться. Или сущ новый объявился, или хворь эндемичная, или свои же прибирают.

Сивый бровь поднял.

— За этим и шел?

— Ну.

Сумарок вытянул ноги, откинулся на руках. У огня хорошо было. Ночь ночевать устроились в балке старицы, от ветра защита, да и будто теплее…

Сивый посмотрел на черное от мороза небо, скупо роняющее медленный, холодный снег.

Так сказал:

— Край осени, Сумарок, а ты все по лесам-полям колобродишь. Иной раз глянешь, так юша юшей! Или не сыскал пристанища?

— Не срослось.

— Про зимник думал ли?

— С ума не скидывал, — признался Сумарок. Сел ровно, кашлянул. Подобрал в руки веточку, принялся крутить. — Так… Приглядел один, над рекой, у леса доброго, сосняка. Соседи не близко живут, вроде все люди хорошие. Мимо ни езды, ни ходу, тихо. Думаю, возьму до весны.

— Дело, — кивнул Сивый. — Я спрашивал знатцев-плотников, молвят, лес под сруб загодя готовить надо. Вот зимой, делом не волоча, и возьмемся, если так решил. Место только укажи. Ну то есть… Если ты хочешь, чтобы мы знали, где проживать-хорониться удумал. Твоя воля, можешь втайне оставить, под своз сруб возьмешь.

Сумарок уперся локтями в колени, подбородок на кулаки пристроил.

— На что мне целый дом, Сивый, если я в нем один мыкаться буду?

Сивый головой вскинул, глаза распахнул. То же выражение на лице его было, что Сумарока всегда сбивало: уязвимое, человеческое. Недоверие, с надеждой цепко сплетенное.

— Не боишься, что убьем друг дружку в соседях-то?

Сумарок плечами повел. Держался ровно, а рот от волнения пересох, будто корпией набили.

— Ну вот за зиму и обвыкнемся. Как Степан говорил, реп… репетиция?

— Демо-версия, — фыркнул Сивый.

— Ну так что? По рукам, кнут?

— Идет, чаруша, — оскалился Сивый.

Руку протянул, и Сумарок по раскрытой ладони своей пятерней ударил. Странный обычай, но чаруше он нравился.

***

Ирфа на животе лежала, плямкала в воде пальцами. Студена водица в Утице, густа от мороза, ровно каша масляная… Снежура — зиме с жира, старики говорили.

Холода Ирфа не боялась, легко рядилась и зимой, и летечком. Что мороз! Вот от жары поди укройся.

Тихо было. Кто на промысел ушел, жемчуг зимний собирать, кто по хозяйству колотился. Вдруг — голоса чужие. С вязиги доносились, что шнурком землю матерую да Уточку вместе держала. Ирфа голову повернула, вскочила, одежду одернула, расшиперилась. Очелье поправила, рясны — сама мастерила, с пухом лебяжьим, с жемчугом.

Негоже перед чужаками неряхой-распустехой показываться, что о лугаре подумают? Уточка, может, и малое место, но славушка о нем добрая идет. И как не идти, коли здесь жемчуг ловят-сбирают, а кажна жемчужинка ровно вишенка, крупна да наливчата?

Вот, показались пришлые. Было их двое, оба пешие, оба молодцы, один высокий, второй пониже да летами моложе.

Будто жеребенок каурый, солнечный, подумала Ирфа, улыбнулась приветно.

Рыжий улыбкой откликнулся, поклонился.

— Здравствуй, красавица. Верна ли дорога, здесь ли Уточка?

— И тебе путь-дорога, молодец, — Ирфа в ответ поклонилась, ладонь к сердцу прижала. — Здесь она и есть. Али ищешь кого?

Загляделась невольно. В Уточке мужеский пол ровно на одну колодку делан был: и стар и млад белобрысы, с глазами прозрачными. У гостя же волосы в хвост были стянуты, так и сверкали. И глаза горячие, синие, как морозец-цветок, что лугар под конец осени узорчатым полотном покрывал.

На спутника его не осмелилась прямо смотреть, только мельком оглядела. Нешто кнут, подумала испуганно.

Волос пепельный, лицо острое, нелюбое.

Глянул в ответ — точно холодными ножами к коже.

— Нам бы пристать на ночь-вторую к кому. Может, знаешь дом какой гостевой?

— Как не знать, молодец. Пойдем, сведу.

Лугар Уточка всему Сирингарию известен был.

Не как прочие лугары да узлы встал. Сказывали, изначально плыл он привольно, сам по себе, по большой воде, а случалось — нырял. От того Уточкой его люди прозвали, от того стереглись дома ставить, хозяйство заводить. Из чего сотворен был, одна Коза ведала, а не росли поначалу на нем ни травы дикие, ни древа. Потом пришли кнуты на выручку людям, на сворку посадили Уточку, подперли камнем да железом.

Потихоньку обжили Уточку птицы да звери, землицы нанесло, а там и люди поселились. Открылось тут же озерцо, ровно родничок на темени. А в озерце том жемчуг родился, да такой баский, что по всем войдам-дебрям прославился.

Самый лов как раз под конец осени наступал. После уже добычу на ярманки отвозили, а много тут же сбывали: не было нехватки в покупщиках, налетали, что щуки на мотыль.

Дом гостевой под них и состроили. Знатный, поместительный, в два подъема, да с подызбицей, да с просторным двором. Держал дом Гордиян, мужик на возрасте, из пришлых: голову инеем побило, а все осанист, хваток, крепок.

Покуда по улице шли, всякий встречный глаза пялил. Ирфа гордо голову держала. Рыжий оглядывался