на лицо, на волосы: Сумарок ногтями массу сдирал.

Сивый терпение потерял, поволок обратно. На ходу куртку стащил, накинул на Сумарока, лицо накидкой головной укрыл, велел глаз от земли не подымать.

Много ли прошли, а навстречу им вырос из снежной замяти человек.

Вгляделся, ладонь ко лбу приставив:

— Вы двое! Вы-то как здесь оказались?!

Стояла на взгорке Амуланга, во всей красе. Одетая справно да тепло, в плотной маске, сердитая. За спиной корзина, с хворостом да валежником. Руки в боки, взгляд суровый.

Сивый аж простонал.

— Тебя, сорока, на каком хвосте собачьем сюда занесло?!

— Зимничек у меня тут, — огрызнулась мастерица. — Угораздило вас в козий пух попасть!

Быстро глянула на сторону. С кнута на Сумарока взгляд перебросила.

— Ладно, до дома не поспеете, давайте ко мне.

Зимничек у мастерицы добротным оказался, теплым. Для работы смысленной все, кажется, обустроено, по уму делано было: и чуланчик, и солнышки, и полоки, и пристолье для труда тонкого у самых оконец. И тепло, и светло, и просторно… Оглядывался Сумарок, удивлялся про себя.

Амуланга, на кнута волчицей взглядывая, у чаруши справилась:

— Есть будешь? Только учти, стряпала я без души, сердитая…

— Не голоден, благодарствую.

— Вот и умница.

— Ты и зимой без дела не сидишь, смотрю? Что на сей раз пытаешь?

Взял со стола какую коробочку, стал в руках крутить. Было там пять дырочек, будто для перстов.

Амуланга его любопытство приметила, отняла коробочку, заругалась.

— Тихо сиди, ничего не хватай. А ты, кнут, отвали от печи, нечего тебе там вынюхивать.

…за кров взялся Сумарок честь по чести отрабатывать. Аккурат в подстрешье доски в поставцах подгнили, да хлама скопилось изрядно. Сумарок ненужное вниз стаскивал, в сенцах укладывал. Дощечки поменял, краем глаза поглядывал, чтобы Амуланга с Сивым не повздорили.

Те, однако, хоть и бранились привычно, сильно не шумели.

Как пух козий миновал, во двор выбрались, над срубом-колодцем встали.

— Колодезь у меня промерз, хотя раненько бы…

— Да ты туда верно, плюнула. Всякий с такого обращения сдохнет.

— Я в глаза тебе сейчас плюну, если не бросишь шутки свои шутить, москолуд. Ты же кнут, глянь, что за порча приключилась, или зря я твоего щенка пригрела?

— Да ты его первого и запрягла!

— Он сам вызвался. Знает, что за добро добром платить следует, тебе бы это тоже выучить, кнут.

— Верные твои слова, кнут я, не колодезник. Какое мне дело?

— Исправь!

— Не визжи, сорока. Исправлю, так с тебя ужин, и, коли не уляжется буран, здесь ему ночевать.

Амуланга аж плюнула.

— Мытарь ты, Сивый. Коза с тобой. Делай!

Так до вечера по хозяйству и провозились.

После ужина постелила на лавке, наказала, чтобы не шумели и глупостями не занимались. Сама на лежанку спать отправилась. Сильно не в духе была, даже расспросы оставила. Гудело за стенами, по крыше стучало.

Не долог был козий пух, да вреден. У Сумарока до сих пор с лица пятна не сошли, будто крапивой ошпарило. В хозяйстве же тот пух куда как пригождался: вымачивали его, крутили пряжу тонкую, призрачную, лунную, после из пряжи той дивной красы одежы творили...

Сумарок очнулся, когда по волосам его погладили.

Вскинулся.

— Ты чего? — спросил хрипло у Сивого.

— Пойду я, на охоту.

Сумарок на локте поднялся, глянул в оконце: ярилось, швыряло снегом, все стекло залепило.

— Сейчас? Ты погляди, буран какой!

— В такой буран талуха и ходит, — усмехнулся Сивый, по голове вновь потрепал. — Не теряй меня. Утром вернусь. Спи.

Совсем измаялась Ирфа. Буран да пух козий с утра завели сумятицу, так она все думала, успел ли чаруша до укрытия какого добраться. И не упредила его! Кабы сама знала…

Горько сокрушалась.

Никогда прежде Ирфа таких ладных не встречала, а ведь всякие захаживали. До восемнадцати годочков дожила, а прежде не случалось слюбиться.

И то смех, едва знала его, а с мыслей не сходил.

Приветный, ясноглазый, и рыжий, что летечко. Места тут серые были, истосковалась Ирфа по солнцу, по теплу. А от чаруши тепло было, как от живого огня. От здешних такого не случалось.

Утречком встала ранешенько. По хозяйству тут же захлопотала: пух козий из сеток ловчих выбила, оставила на пряжу. Двор от снега раннего прибрала, печку затопила, курочек-пеструшек накормила да петушка-горлана. В садок заглянула, задала корму Чернышу-каракатному, скребком чешую переливчатую, огненную, причесала, выпавшую забрала на рукоделие..

Села за работу. Все не шел из ума чаруша. И, как по мысли, сам на порог явился.

— Утро доброе, красавица. Вижу, уже и в заботах?

— Заказы к сроку справить бы надо, — отозвалась Ирфа, краснея.

Опустила глаза, передник разгладила.

— Успел ли что вызнать, Сумарок? Правдивы ли слова мои?

Кивнул Сумарок, суровым сделался.

— Скажи, мастерица, плела ли ты из жемчуга зимнего венчики? Вроде не видал у тебя в сундучке похожего.

— Как не плести! Работа простая, а нарядная, и берут хорошо… Отчего спрашиваешь?

Вспрыгнула кошка пестрая на лавку, полезла ласкаться. Сумарок не обидел, пригладил мурлыку.

— Видел я твоих, замороченных. У каждого, почитай, жемчужный венок на голове.

Ирфа руки уронила. Рассыпался жемчуг с костяным шелестом, котишка спину выгнула, напрыгнула на резвые мячики… Ирфа так и смотрела в стену.

— Неужели я той беде пособница, я проводница?

Сумарок головой покачал.

Опустился на колени, стал шарики собирать. Покрутил один против свечи.

— Сколько я хожу, столько бед видел от Колец Высоты. — Молвил раздумчиво. — Странно они на мир живой влияют. Ровно под себя творят… Вот и здесь, думается мне, жемчуг сей свою власть оказывает. Ты, я вижу, жемчуга зимнего не носишь?

Ирфа согласно кивнула.

— Не по сердцу он мне. Вроде и красен, а ледяной, будто из погреба, мерзлый, мертвый. Зато прочим он люб, — прошептала еле слышно. — Ох, Сумарок! Что делать?

— К озеру пойду, — сказал Сумарок. — Вытащу сети, остатний жемчуг тот добуду, чтобы ловцам не досталось.

Закусила губу Ирфа.

— Не дозволят тебе. Весь лугар жемчугом этим живет.

— Это жемчуг лугаром живет, — вздохнул Сумарок.

— Вот что. С тобой отправлюсь, — решилась Ирфа. — Только дай наперед кой с кем тебя свести.

— Ох ты, — примолвил Сумарок, отступив от садка. — Экое диво! Нешто твой?

— Мой,